До сих пор

То был один из величайших сезонов в истории Бродвея. Среди спектаклей, играемых на Бродвее в 1956-м году, были «Моя прекрасная леди», «Самый счастливый парень», «Кандид» Леонарда Бернстайна, «Тётушка Мэйм» с Розалинд Расселл, «Пожнёшь бурю» с Полом Муни и «Кошка на раскалённой крыше». Среди всех этих шоу мы были единственными, у кого были красиво поставленные жестокие сражения, убийство, погромы и пытки. Поэтому в ретроспективе, наверное, можно сказать, что у нас была не совсем подходящая пьеса, но участвовать в ней было огромным удовольствием — действительно настоящая сценическая постановка. В отличие от остальных бродвейских шоу в тот сезон. Мы получили отличные отзывы. Согласно Луису Кроненбергу это был «вечер блистательного театра, прекрасной риторики, великолепного зрелища, где сцена за сценой словно представляют собой ярко освещенные полотна Делакруа».

И даже в роли второго плана я привлек к себе внимание. Впервые меня стали звать агенты. Я слышал об агентах, я знал, что они делали, но у меня никогда не было своего агента. Внезапно агенты захотели представлять меня! И я стал получать предложения от крупных киностудий о подписании долгосрочных многофильмовых контрактов, с уверениями, что я мог бы стать кинозвездой. M-G-M предложила мне пятилетний контракт с семьюстами долларов в неделю. Или, возможно, это был семилетний контракт с пятьюстами долларов в неделю. Я жил от зарплаты до зарплаты. Это была мечта любого актера.

В ночь накануне подписания того контракта я пошел на вечеринку. Актер, которого я не знал и которого, наверное, никогда больше и не увидел бы, посоветовал мне не заключать контракт. Каким-то образом это повлияло на меня. На следующее утро я сказал агенту, что решил не подписывать контракт. Именно тогда я узнал, что такое «апоплексический удар». Когда ветер дует в том направлении, мне кажется, что я всё еще слышу, как он орёт. Я действительно не мог объяснить ему, почему я передумал. Я сам не знал этого. И всё еще не знаю. Пусть я тогда и не был всеобщим любимцем Бродвея, но меня точно заприметили. Необычайный мир открывался для меня: я добрался до Бродвея, нью-йоркские обозреватели писали обо мне, звонили агенты. Я просто не хотел утратить контроль над своей карьерой прежде, чем она действительно началась. Загадочные мечты актера подавили прозаические нужды выпускника-коммерсанта Университета Макгилла.

Всё казалось возможным. Хотя должен признать, что под «всё» не подразумевался тот факт, что однажды, исполняя главную роль в телевизионном шоу, я буду заниматься любовью с надувной куклой и расхаживать в костюме розового фламинго.

Я стремился быть серьезным актером. Я отклонил все предложения и возвратился в Торонто со Стратфордским Фестивалем. Зимами в те годы я умудрялся заработать на проживание участием в радио-спектаклях Канадской вещательной компании на Джарвис-стрит, игрой крохотных ролей в первых канадских телепостановках и даже сочинением получасовых пьес для местных ТВ-станций. Во всей Канаде тогда было около тридцати профессиональных актеров, то есть имелись в виду все те мужчины и женщины, которые не занимались ничем другим, чтобы заработать себе на жизнь. Я был, возможно, одним из двадцати профессиональных актеров, живущих в Торонто. По утрам мы вставали, искали работу или даже уже работали в тот же день.

Каждая работа длилась столько, сколько длилось шоу, а затем мы начинали поиск снова. Я получал работу во вторник, работал в среду — и начинал поиск нового места в четверг. Затем в течение двух недель ждал свой чек на 35 долларов. Впервые в жизни я проживал каждый день с чувством, что вот эта работа, возможно, последняя; что после этой работы моя карьера может закончиться. К счастью, то чувство длится всего только шестьдесят лет.

Я жил в крошечной однокомнатной квартирке на последнем этаже дома с меблированными комнатами в нескольких кварталах от CBC [канадской вещательной компании]. Матрас моей кровати был фактически из веревки. Большую часть первого года пребывания в Торонто я отчаянно тосковал по дому, и ощущалось это именно тогда, когда я работал и не мог забыть, насколько я одинок. Я был моложе и менее опытен, чем большинство людей, с которыми приходилось работать, поэтому я не был частью их компании. У меня было несколько знакомых, но не было настоящих друзей.

Я жил в каморке и голодал. Мне всегда было холодно; я боялся находиться в своей комнате в одиночестве; я боялся настоящего, боялся будущего; боялся быть зарезанным ножом в спину, когда ходил по тёмным улицам. Я жил жизнью, полной страха. Я говорил себе, что такова жизнь артиста. Я не осмеливался верить, что плачу по счетам — мне это было не по карману.