До сих пор

Мне часто доводилось работать с легендарными кинозвёздами, но в основном это были уже пожилые актеры, чья карьера практически закончилась, но узнаваемость их имен делала их ценной добычей для телепродюсеров. Многим из них было сложно адаптироваться к требованиям прямого эфира телевещаний: короткому репетиционному графику, скромным бюджетам, самому факту, что необходимо запоминать реплики, и необычной технике съёмки. Съемочная площадка киностудий огромна, и камеры передвигаются совершенно свободно, часто на кранах. Телестудии — очень маленькие, а камеры соединены длинными кабелями. Режиссеры так должны распланировать передвижение камер, чтобы быть уверенными, что кабели не перепутаются. Таким образом, и движения актеров тоже были ограниченными. Там не было места для импровизаций — ты должен исполнить сцену именно так, как исполнял ее на репетиции.

Я помню, как работал в шоу вместе с Лоном Чейни-мл., имеющим проблемы с алкоголем. В первом действии у нас по сценарию должна быть большая драка, во время которой мы вдребезги разбиваем практически всё находящееся в комнате. Вся мебель была бутафорией: легко разбиваемые столы и стулья сделаны из бальзы, ваза — из какого-то твердого сахара; но поскольку у нас был очень маленький бюджет, мы не могли позволить себе по-настоящему отрепетировать все действия драки. Если бы мы там всё побили, то заменить предметы было бы нечем. Поэтому вместо борьбы мы ходили по сцене, и каждый из нас описывал свои действия. Чейни повторял своё: «Вот тут я подбираю стул и бью тебя им по спине, и ты катишься назад. Затем ты залезаешь на стол, а он ломается, и я поднимаю ножку стола и бью тебя по голове. Ты опускаешься на пол вот на этом самом месте, и камеры берут крупный план». Мы прогоняли это каждый день, стараясь быть очень аккуратными, чтобы не побить хрупкую мебель. Чейни был молодцом. Приходил вовремя, трезвым, спокойно произносил свои реплики.

Мне показалось, что во время генеральной репетиции он немного занервничал. Но мы отыграли сцену и все казалось в порядке. «… я подбираю стул и бью тебя по спине…»

В конце генеральной репетиции режиссер собрал всех актеров и дал заключительные указания: «Мы выходим в эфир ровно через сорок семь минут. Удачи всем, очень приятно было с вами работать. Уверен, что у нас выйдет замечательное шоу. А теперь у вас есть немного времени перекусить, но повторяю, у вас осталось ровно сорок три минуты…»

Мы пошли к себе в раздевалку и начали готовиться к шоу. Очевидно, Чейни начал сильно волноваться и, чтобы успокоиться, решил немного выпить. Сорок две минуты стоили выпивки. Ему удалось благополучно пройти первую часть шоу, пока мы не добрались до сцены драки. Тут он сердито посмотрел на меня и говорит: «Вот тут я беру стул и бью тебя им по спине, и ты катишься вон туда. Затем ты лезешь на стол…»

При этих словах помощник режиссера поднял голову и закричал: «Мы в эфире, сукин ты сын!»

В этом была проблема — и прелесть прямого эфира — всё вживую. К счастью, моя сценическая подготовка научила меня, как реагировать в непредвиденных обстоятельствах. Однажды, например, я принимал участие в пьесе, в которой решающую роль в сюжете играл мой выстрел в другого актера, но, когда я добрался до места, где должен был лежать пистолет, его там не оказалось. Помощник режиссера забыл положить его после предыдущего представления. Но парень должен был умереть или всё пропало, тогда я схватил штопор и ввернул его в парня до смерти.

Такое хладнокровие было необходимо для прямых эфиров. В одном шоу я участвовал в перестрелке. Актер, который должен был стрелять в меня, подошел слишком близко, и когда он выстрелил, учебный патрон, сделанный из воска, попал мне прямо под глаз. Было чертовски больно, но я продолжал играть. Продолжать несмотря ни на что — вот что должен делать актер. Помимо боли у меня начал расти огромный кровяной волдырь, большое красное пятно прямо под глазом. И оно всё росло и росло, становясь больше и больше. Это был жирдяй среди волдырей. Он был прямо как клоунский нос, прилипший к моему лицу, постепенно приобретающий глубокий темно-красный оттенок. Конечно, я не знал этого, я же не видел своего лица, но это было единственное, на что только и могли смотреть другие актеры. И они смотрели на него с большим удивлением, на этот гигантский красный мяч для гольфа, растущий на моем лице. То была детективная история, но они не могли выговорить и пары строчек, чтоб не впасть в полнейшую истерику. И естественно, поскольку другие актеры глазели на мое лицо и не могли перестать смеяться, я очень сильно засмущался. Я попытался опустить глаза, что, конечно, было невозможно, но что хуже всего — это заставило и телезрителей дома потупить взор. Красный волдырь стал гвоздём всей программы. Но как-то мы прошли через это. Мы всегда через всё проходили несмотря на некоторые трудности.