До сих пор

«И тем самым, — восклицаю я, указывая пальцем на дворецкого, уже лежащего лицом в хлебном пудинге, — сейчас я покажу, что… педик находится в пудинге!» (нужно было сказать «доказательство» — proof, но Шатнер произнес poof — педик)

Мы с Маттау в упор уставились друг на друга. Публика знала, что я запорол свою реплику, и ждала, разразится ли кто-нибудь из нас смехом. Но это ж фарс — тут надо играть серьезно. Если над персонажем дурачатся или если бы мы засмеялись, вся эта вера в предлагаемые обстоятельства исчезла бы, погубив шоу. Это было бы непростительно — публика заплатила свои с трудом заработанные доллары, чтобы увидеть фарс, и последнее, чего бы им хотелось, это смеха.

Мы с Уолтером понимали это. Мы с ним оба опытные театральные актеры. Так что мы замерли и смотрели друг на друга. Кто-то из зрителей захихикал над моим ляпсусом. Потом кто-то еще прыснул со смеху. Мы крепились. Еще кто-то засмеялся, потом ещё. Смех — заразная штука и быстро распространяется. Но мы с Уолтером даже не шелохнулись, я едва дышал, боясь рассмеяться. Мало-помалу публика поняла, что мы из последних сил стараемся не смеяться, что само по себе уже было очень смешным. И чем более очевидной становилась наша борьба, тем смешнее становилось зрителям. Смех перешел в истерический.

Поскольку в моих клетках было больше воды, чем у Уолтера, я начал потеть. Сначала я заблестел. Я просто блистал. И публика заметила, что ровный матовый грим стал блестящим. А уж потом, когда я напрягся так, как напрягаются в попытке сдержать кишечник, пот потёк с меня ручьями.

Две с половиной тысячи зрителей в зале и актеры на сцене прекрасно понимали, что происходит. Но главным было — не засмеяться. Что бы мы с Уолтером ни сделали, нам нельзя было смеяться. Публика могла смеяться, Джули Харрис повернулась к зрителям спиной и смеялась, но мы ни при каких обстоятельствах не должны были смеяться.

Чем дольше продолжался смех, тем громче он становился. Зрители смеялись уже над звуком своего собственного смеха. Я же медитировал на звук своего дыхания. Я сосредоточился на звуках вдоха и выдоха — дышал и понимал, что ни в коем случае мне нельзя сорваться. Я был весь мокрый от пота, он тёк по лбу и щекам. Смех начал было утихать, а потом разразился снова. Мы с Уолтером так и не двигались. Но наконец-то, после как минимум пяти минут смеха, публика устала, она буквально изнемогла от смеха — и вот тогда мы продолжили пьесу.

Здесь мне нужно сделать паузу. У меня только что появилась интересная идея. Один из проектов, над которым я сейчас работаю, называется Gonzo Ballet. В феврале 2007 года Балет Милуоки поставил оригинальный балет на музыку из моего альбома Has Been («Бывший»), хотя они назвали балет Common People («Обыкновенные люди»). Gonzo Ballet — это документальный фильм о создании балета Common People. Но создание его было долгим, трудоёмким процессом, с многочисленными и неожиданными сложностями. Так что в то время, как существует множество документальных фильмов о создании какого-либо кино или альбома, или в данном случае — балета, я не думаю, что кто-либо сделал документальный фильм о производстве документального фильма о создании чего-либо. А почему бы нет?

Подумайте над этим, пока я пойду наносить грим для следующей главы.

KVAR 4

Saluton, a amik, capitr/o kvar. Ni babilu. Vi? Vi odoras kiel krokodilo. Что на языке эсперанто значит: «Добро пожаловать, мой друг, в главу четыре. Я хотел бы поблагодарить тебя за поддержку в течение столь долгих лет». Или: «Добро пожаловать, мой друг, в главу четыре. Поболтаем? Ты? Ты пахнешь как крокодил».

Вот вам правдивая история. Даже я не смог бы такого выдумать. В одном из ТВ-шоу под названием «За гранью возможного» (The Outer Limits) я играл астронавта, вернувшегося с Венеры и заразившегося странной болезнью, из-за которой я не мог согреться. Исполнительным продюсером того сериала был Лесли Стивенс, очень уважаемый автор, известный прежде всего необыкновенной творческой фантазией. Вскоре после того, как мы сняли эпизод, он позвонил мне и сказал, что у него есть сценарий и он хочет, чтобы я его прочитал. Вещь называлась «Инкубус» и оказалась очень интересной. История поражала своей простотой и безусловностью; фактически это было предание о добре, противостоящем злу. Бюджет обещал быть маленьким, но сюжет был очень сильным и так меня заинтриговал, что сразу после прочтения я сказал, что сыграю в этом фильме.

К сожалению, был один момент, о котором я тогда не знал. Возможно, то было моё заблуждение, но сценарий был изложен по-английски, поэтому я нисколько не сомневался, что и фильм тоже будет на английском. Когда я встретился с Лесли Стивенсом, он сообщил мне, что у него есть для меня потрясающая новость. «Только представь, — сказал он, — мы будем снимать его на эсперанто!»