До сих пор

В первую же ночь я, завернутый в спальный мешок, вышел на морозный воздух. Уселся, уставился на миллиарды звезд ночного неба и начал ждать, когда же духи этой долины придут ко мне. И я ждал. Ничего не произошло. В итоге я замерз и вернулся в жилище. Возможно, духи придут следующей ночью. Во вторую ночь я тоже вышел — и в третью, и в четвертую — смотрел в темноту, ожидая момент, Которого. Так. Ждал. В последнюю нашу ночь я опять сидел снаружи. Прождал час, и внезапно меня будто ударило. Ничего! Абсолютно ничего! Я понял, что ничего не произойдет. Возможно, я отморожу себе на ногах пальцы, но больше — ничего. И я ушел обратно.

А чуть позднее, когда я уже лежал в своем теплом спальном мешке, до меня дошло, почему я оказался в этой долине. И это открытие никогда не покидало меня. Я был там для того, чтобы понять, что мне не нужно сидеть ночью на морозе в монастыре в Гималаях у подножья Эвереста, чтобы разглядеть и оценить нечто удивительное, что есть в каждом предмете. И это со мной всё время, где бы я ни находился — даже на автостраде Сан-Диего. Это в нас самих, в наших руках, во всём. Всего-то лишь нужно остановиться и пристально рассмотреть ту или иную вещь, чем бы она ни являлась, и позволить себе изумиться ее существованием, и тогда ты окажешься на пороге того чувства Дзен-единения со вселенной.

Ради «Голоса планеты» мы объехали весь свет. В бюджете не было средств на каскадеров, и, стало быть, я взял на себя некоторые рисковые трюки, спустя время оглядываясь на которые я только диву даюсь. Я взбирался вверх по льду во французских Альпах. Меня высаживали с вертолета на плато горы Монблан. А когда Майкл Тобиас попросил меня вскарабкаться по вертикальной каменной стене, единственное, что я попросил его, это снять всё за один дубль — хотя как только меня должным образом прикрепили к страховке, я согласился сделать трюк несколько раз, чтобы получить правильный ракурс. Вполне вероятно, что зрители представляли себе Джима Кирка, взбирающегося на стену, — но если бы я сорвался, то переломал бы каждую косточку тела Билла Шатнера. Хотя при всём этом одна мысль прочно сидела в моем мозгу: звезда не получает травм! Звезда не получает травм!

Отклики на шоу были весьма скромными, но я очень им гордился. Однажды я сказал, что это была та программа, которую я бы с гордостью передал своим внукам. Да-да, но, что было более важным, я бы передал тем внукам всю любовь и признательность к Земле, что приобрел, работая над этим фильмом. Для меня это было прозрением. Внезапно меня стало волновать то, как мы используем Землю — совершенно безрассудно до недавнего времени. Я стал убежденным защитником окружающей среды и с тех пор делаю всё возможное, чтобы мне не было стыдно за собственное пользование нашими ресурсами — хотя, по правде говоря, время от времени я не могу поставить себя выше того, чтобы не попользоваться толикой нефтяных запасов нашей матушки Природы.

Мой статус главного телеведущего научно-технических шоу был закреплен, когда в 1978 году меня пригласили провести первую телевизионную церемонию награждений в научно-фантастическом кино (Science-Fiction Movie Awards). Это была обычная церемония награждений, не сильно отличающаяся от кучи других подобных шоу, показываемых каждый год и тут же забываемых. И так бы случилось и на этот раз, не скажи я тогда те роковые слова продюсеру Арнольду Шапиро: «А что, если я спою кое-что?»

Вот так родилась легенда. Легенда, которая, как мне кажется, будет жить в истории телевидения долгие-долгие годы. Потому что это было именно то шоу, в котором я исполнил свою незабываемую версию песни Элтона Джона и Берни Топина «Rocket Man».

Тогда о моем пении сказали, что это было очень смело. Но начиная с альбома The Transformed Man я пытался сделать акцент на поэтичности самого текста, исполняя его более драматично, чем просто пение под какую-нибудь мелодию, как это делают все остальные, все эти Синатры и Стрейзанды мира. Более того, в то время я как раз гастролировал с сольными выступлениями, театрально читая со сцены выдержки из произведений великой научно-фантастической литературы под аккомпанемент целого филармонического оркестра. Например, я мог прочитать выдержки из романа Артура Ч. Кларка, в то время как оркестр исполнял «Жар-птицу» Стравинского. Эти выступления имели невероятный успех — в «Голливуд Боул» мы собрали восемнадцать тысяч зрителей, а на «Стадионе Анахайм» зрителей было двадцать восемь тысяч.