Добрые инквизиторы. Власть против свободы мысли

Когда я говорю о консенсусе, я не имею в виду, что участники либеральной интеллектуальной системы часто соглашаются друг с другом. Напротив, они все время весело, горячо и иногда зло друг с другом спорят. Как пишет Халл, «препирательства, которые происходят в науке ввиду ее состязательности, — такая же неотъемлемая ее часть, как и чувство локтя, существующее в силу необходимости сотрудничать»^{9}. Так и есть. Но цель игры — создать новое знание и завоевать таким образом хорошую репутацию, а репутацию можно завоевать только тогда, когда ваши выводы перепроверят другие люди. Они должны иметь возможность полагаться на ваши результаты, подтверждать их, следить за ходом вашей мысли, иметь доступ к вашим исходным данным. То есть игра в науку заставляет вас строить мосты. Вы должны убеждать.

Как говорил Питер Медавар, наука — это искусство найти объяснение. Предлагаю свою версию этой фразы: наука — это искусство найти решение. Когда попытки что-то перепроверить не приводят к убедительным результатам и скатываются в перебранку, у обеих сторон появляется стимул обратиться к тем вопросам, которые проще разрешить, или переориентировать спор на поиск общего языка. Хорошим примером служит эта история, описанная в газете New York Times:

Научные группы, схлестнувшиеся в жестоких спорах о причинах вымирания динозавров, согласились открыто, с молотками в руках, выяснить отношения, встретившись в горах Центральной Италии.

Со скальными молотками под бдительным взором нейтрального арбитра соперничающие группы … попытаются добыть заслуживающие доверия данные (которые удовлетворили бы обе стороны) относительно того, почему вымерли динозавры…

В ходе предыдущих экспедиций каждая из групп собирала материал в пользу своей теории, и они не смогли договориться даже по самым базовым вопросам фактологии. Ученые надеются, что, если совместная экспедиция поможет прийти к такому согласию, это снизит накал страстей, которые бушевали в многолетних спорах и затрагивали сотни исследователей из разных стран^{10}.

Игра в науку сделала то, что она умеет лучше всего: столкнула разнообразие мнений и потребность приходить к согласию, направив таким образом энергию конфликта в конструктивное русло. Она вынудила людей с твердыми мнениями искать нечто, на чем они могли бы сойтись. Лучший из известных мне примеров, показывающий, как либеральная наука умеет переориентировать ожесточенный спор на поиски общего языка, — это зарождение в XVIII веке современной геологии.

Двести лет назад геологии в ее современном эмпирическом виде не существовало. Наука о Земле пользовалась дурной славой оттого, что предлагала миру масштабные спекулятивные теории, которые обычно было невозможно проверить, так как они предполагали разного рода чудесные божественные вмешательства (например Всемирный потоп). К концу XVIII столетия теории стали постепенно приобретать более прикладной характер, но решающую роль сыграл начавшийся в Британии ожесточенный спор. Он касался происхождения гранитов и базальтов. Представители одной крупной школы (нептунисты) считали, что гранит кристаллизовался из первичного Мирового океана, который покрывал Землю в ее изначальном состоянии хаоса; представители другой школы (плутонисты) утверждали, что гранит имеет вулканическую природу. Спор порождал массу злобы и неприязни. «Противоборствующие фракции чаще пользовались насмешками и иронией, чем аргументами, — вспоминал в 1835 году великий геолог Чарльз Лайель, — пока, наконец, полемика не достигла такого накала, какого до этого никогда не наблюдалось в естествознании»^{11}. В Эдинбурге пьесу, написанную плутонистом, освистали на премьере специально собравшиеся в зале нептунисты. Конфликт вышел из-под контроля.