Добрые инквизиторы. Власть против свободы мысли

Реакция была ожидаемой: к началу XIX века отношение ко всем геологическим теориям стало скептическим. Спекулятивные размышления о происхождении мира, как выразился один геолог в 1810-х годах, «напоминали психическое расстройство»^{12}. Молодое поколение геологов объявило, что вместо бесплодных споров о «надуманных» теориях ученые должны выходить из дома и искать факты — образцы, окаменелости, геологические формации. В 1815 году Джон Кидд[54] даже заявил следующее: «Геологическая наука в настоящее время находится на таком раннем этапе становления, что любая попытка обобщений будет безуспешной; поэтому пока что следует просто терпеливо собирать полезные факты»^{13}.

Именно этим геологи и занялись — под «фактом», конечно, понимая нечто конкретное, с чем они все могли бы согласиться. В 1807 году было основано Лондонское геологическое общество. Его целью стала возможность «обращаться к трудам и талантам множества отдельных ученых, ныне объединившихся и получивших поддержку». Согласно новой концепции, геология представляла собой децентрализованную науку, сумму малых элементов. Это пространство для множества отдельных ученых, каждый из которых привносит некоторые факты, а не прибежище нескольких теоретиков и их последователей. Геологи того времени довольно ясно выражали свое отношение к происходящему: они устали от склок и желали прекратить их, прогнав из науки одиночек, развивавших непроверяемые мистические теории. Потребность в фактах, писал один геолог, сделала науку о Земле объектом «всеобщего, объединенного приложения сил, и отдельный ученый потерял возможность в одиночку, без поддержки других, сделать что-то значимое»^{14}. Другими словами, в отсутствие консенсуса нельзя было претендовать на обладание знанием.

Чудеса по определению невозможно проверять публично и систематически, и поэтому люди, настаивающие на существовании чудес, обычно вовлечены в исключительно личные споры, в которых мировоззрение одного человека противостоит мировоззрению другого. Такие споры могут приводить к ужасным казусам и даже войнам убеждений. Неудивительно, что в начале XIX века чудеса оказались вне закона, а проверка фактов стала обязательным условием компетентной геологии. (Это правило эмпирика: «покажите мне».) Геологи систематизировали полемику, договорившись полностью отказаться от ссылок на сверхъестественные фантазии при объяснении природных явлений. В это же время теоретики геологии уважительно, но безоговорочно отмежевались от библейской версии истории Земли, так как вера во Всемирный потоп все очевиднее вступала в противоречие с накопленными фактами. К 1823 году геолог мог произнести фразу, немыслимую еще за несколько десятилетий до этого: «Во имя откровения и науки — истины во всех ее формах — физические аспекты поиска должны проводиться так, будто Священного Писания никогда не существовало»^{15}. (Это правило скептика: «никаких заранее известных выводов».) С помощью этих двух либеральных правил довольно быстро сформировалась современная геология — с ее ассоциациями, публикациями и международной сетью ученых, добывающих и проверяющих информацию. Примерно к 1830 году раскол между нептунистами и плутонистами был преодолен и забыт (накопившиеся факты подтвердили точку зрения плутонистов), и историки Земли превратили свою дисциплину в открытую, децентрализованную либеральную науку.

Любой социальной системе, в рамках которой нужно выбирать между идеями, постоянно грозит раскол. Именно с этой угрозой двести лет назад столкнулись геологи. Их успешная борьба с ней демонстрирует важную мысль. Одна из величайших побед либеральной науки заключается в том, чего она не сделала: не разделила сообщество. У нас нет двух или десяти несовместимых друг с другом физик или историй, каждая из которых отрицала бы легитимность остальных; в науке не было Великой схизмы. «Научное исследование всегда одерживало самые замечательные триумфы в деле установления мнения», — писал Пирс в 1877 году[55], отмечая тот факт, о котором с тех пор очень редко вспоминают. У либеральной науки есть два бесценных социальных навыка. Первый — она очень хорошо разрешает конфликты. Второй — она очень хорошо не разрешает конфликты. Общество критиков весьма многочисленно. Так как никто не имеет права на решающее слово, люди оставляют друг другу возможность не соглашаться, а затем соглашаться с несогласием, и это, несомненно, один из самых важных инструментов науки. Процесс позволяет обходить трудноразрешимые противоречия, избегая их, отсрочивая их решение до тех пор, пока не появятся новые данные, или просто откладывая их в сторону. Либеральная наука защищена от расколов своей способностью включать в себя противоречивые взгляды, давая им возможность сосуществовать и соперничать до тех пор, пока один из них или все они не будут, наконец, устранены или не устареют. Вот в чем заключается скрытая власть этих четырех емких слов: «Мы пока не знаем».