Добрые инквизиторы. Власть против свободы мысли

При всем этом в публичной сфере либеральная наука — непререкаемый авторитет, чья власть почти абсолютна. Она устанавливает повестку дня и определяет, кто именно будет пользоваться уважением. Если вы считаете, что видели космический корабль инопланетян, то вы вольны так думать и считать, но в сфере публичного знания ваше мнение будет выглядеть в лучшем случае непроработанным личностным отклонением, в худшем — фантазией поврежденного ума. Если ваш опыт был исключительно личным или не выдерживает публичной проверки, он вряд ли будет кому-то интересен (разве что кафедрам психологии и социологии), и на его исследование будет потрачено очень мало интеллектуальных ресурсов. Он останется скорее маргинальным явлением, эдаким чудачеством.

Вспомните случай с Хильдой, которая видела в своем кабинете Элвиса. В какой-то мере ее опыт — исключительно личный, непроверяемый, и потому его нет смысла обсуждать; в какой-то мере его все же можно проверить, но он не подтверждается и поэтому не особенно заслуживает дальнейшего внимания. Она может делать любые выводы относительно того, что с ней случилось, но интеллектуальный истеблишмент себя никакими выводами утруждать не будет. Он даже не удостоит Хильду серьезным взглядом и не помашет ручкой. Вокруг ее опыта не разгорятся жаркие споры, и вряд ли кто-то будет его исследовать (опять же не считая психологов и других ученых, которые хотят узнать что-то о работе мозга; никто не пойдет в ее кабинет со спецтехникой и камерой искать Элвиса, но кто-нибудь, возможно, захочет прийти и посмотреть на нее саму). Одним словом, ее опыт маргинализирован. И именно такая судьба по правилам науки ждет любой исключительно личный опыт и любые непроверяемые убеждения.

Для многих людей такая ситуация означает некое странное раздвоение бытия. У меня есть друг, юрист, который прекрасно знает интеллектуальные правила и живет по ним в своей профессиональной и публичной жизни. Но в частной жизни, среди ближайших друзей, он рассуждает о присутствующем среди нас божественном духе и глубоких истинах индейских мифов. Этот конфликт лояльностей он разрешает благодаря тому, что не позволяет двум мирам пересекаться: субъективное и личное остается с одной стороны, объективное и общественное — с другой. И, согласно правилам научной игры, именно так и следует поступать. Реальность, порождаемая игрой в науку, — это не больше и не меньше, чем набор публично проверяемых предположений. И она никогда полностью не соответствует той реальности, которую ощущаем я, вы или кто угодно еще, — единичной и принадлежащей только тому, кто ее ощущает.

Маргинализация будет вам чего-то стоить. Если вы верите в божественное существо, экстрасенсорное восприятие или Элвиса, вам необходимо общественное одобрение. Вы можете вступить в церковь или какую-нибудь группу, которая вам его даст. Но этого может оказаться недостаточно. Вам может потребоваться одобрение более высокого ранга, которое в либеральном обществе способна предоставить только игра в науку. А такого одобрения вы получить не можете. Более того, игра в науку, похоже, приобретает с каждым днем все больше влияния, и, чтобы она не мешала, вам может захотеться сделать то же, что сделали Хомейни, саудиты или преподобный Джим Джонс[59]: заставить весь мир замолчать.

Хотя многие считают, что либеральная наука отнимает у мира душу и духовность, это не так. Но она действительно ставит для всего этого определенные границы, а затем оставляет в покое. Она поступает так потому, что должна сделать это. Альтернативный вариант — поставить непроверяемые личные убеждения на важное место в повестке дня общественной жизни, разрушая тем самым мирное сосуществование и растрачивая интеллектуальный капитал на бесплодные споры («Какой Бог настоящий?»). С точки зрения организации общества и накопления знаний интеллектуальный либерализм использует наилучшую из доступных стратегий. В то же время критическая интеллектуальная система не может удовлетворить наши духовные потребности и даже не претендует на это; она отправляет нас удовлетворять их самостоятельно — кто как может. То есть в плане предоставления духовной пищи она крайне несовершенна.

Претензия со стороны добродетели немного иная и, на мой взгляд, наименее важная. «Либеральная наука, — гласит она, — это набор правил, регламентирущих то, как мы формируем мнения. Но она не регламентирует и не может регламентировать, какие именно мнения нам выбирать. Ее кажущаяся готовность рассмотреть — хотя и не принять — любую идею как бы подразумевает: ни вы, ни я точно не знаем, как правильно, — за нас это решит система критического обмена мнениями. Правда, и она этого точно никогда знать не будет. Однако если люди хотят жить в согласии друг с другом и с самими собой, им нужны здоровые ценности и крепкий нравственный стержень. Либеральная наука критикует и ставит под сомнение все без исключения моральные принципы. В результате мы получаем релятивизм и нравственное разложение».