Добрые инквизиторы. Власть против свободы мысли

Иными словами, любой, кто может рассердить или расстроить другого человека, пусть даже случайно («намеренно или ненамеренно»), должен быть начеку. Университет Тафтса разработал правила, в которых выделены три категории допустимых высказываний. «В университете приемлемы разные степени резкости выражений — в зависимости от способности конкретных людей избегать оскорбляющих слов»^{22}. Коннектикутский университет выпустил правила, по которым студентов должны были наказывать за «использование унизительных эпитетов, неуместный смех (!), легкомысленные шутки и явное исключение [другого студента] из разговора»^{23}. Приводились слова одного сотрудника Университета Эмори: «Не думаю, что университетская свобода слова была придумана для того, чтобы одни люди в стенах университета унижали других». В Ратгерском университете приняли правила против «оскорблений, клеветы и притеснений», написанные таким образом, чтобы их можно было применить в случае использования «унизительных комментариев» — например, по отношению к студенту, публично использовавшему слово «пидор»^{24}. Студентка, обвинившая в сексизме профессора Гарвардской школы юриспруденции, который читал курс по договорному праву, писала следующее: «Ни один самый уважаемый профессор ни в каком университете не должен использовать свое положение для того, чтобы оскорблять по меньшей мере 40 % аудитории»^{25}. (Тут сразу возникает вопрос: а 10 % было бы приемлемо? А что хуже — 4 % глубоко оскорбленных или 40 % умеренно оскорбленных?) Этот печальный перечень примеров можно продолжать еще долго. В Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе редактора студенческой газеты отстранили от занятий за то, что он опубликовал карикатуру на тему политики равных возможностей (affirmative action); а когда редактор студенческой газеты Университета штата Калифорния в Нортридже опубликовал колонку с критикой действий руководства Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе, его отстранили от работы в газете. Один студент младшего курса Стэнфордского университета заявил: «Мы слишком мало ограничиваем свободу слова»^{26}. И так далее, и так далее.

Важно отметить, что конституция во всех этих случаях не играет решающей роли. Конституция может запрещать государственным учреждениям (таким как госуниверситеты) наказывать сотрудников или учащихся за высказывания, но она не запрещает частным организациям следить за тем, чтобы в их стенах не звучали оскорбительные идеи. Зато это запрещается этикой либеральной науки, предполагающей публичную критику каждого каждым; но в самом сердце нашей интеллектуальной жизни либеральная мораль сегодня быстро разъедается превратно понимаемым человеколюбием. Я связался с несколькими знакомыми профессорами и спросил, действительно ли нам есть о чем беспокоиться. Они ответили утвердительно. «Существует ряд тем, которые нельзя обсуждать по-настоящему», — рассказал заведующий кафедрой политологии одного из крупнейших государственных университетов. По его словам, в стенах вуза царит настрой не на свободный обмен мнениями, а на «свободный обмен только приемлемыми мнениями». Другой политолог сказал мне: «В нашем университете есть проблема со свободой слова». Профессор философии в престижном частном колледже на Восточном побережье поделился таким наблюдением: «Преподаватели и студенты понимают, что идею — не знаю, правильная она или нет, — согласно которой некоторые представители меньшинств, возможно, сами виноваты в части своих проблем, лучше не высказывать». Значительную часть всего разнообразия аргументов просто не используют, добавил он.

* * *

А как же оправдывают ограничения оскорбительных высказываний? С помощью доводов, которые на первый взгляд кажутся привлекательными, но на поверку таят в себе угрозу. Проследите их логику, и вы поймете, что все они приводят к одному и тому же знакомому нам выводу: свободная критика (а следовательно, и либеральная наука) опасна, вредна, и поэтому ее должны контролировать люди, которые думают правильно.

Зачем терпеть ненависть? Классический аргумент, который сегодня наполняется примерно следующим содержанием: «Запрещать расово или религиозно нетерпимые высказывания — хорошо, потому что в основе этого лежат три вещи: желание возвысить, а не унизить человека; реальный человеческий опыт, а не замшелые догмы и вызубренные теории; и благоразумие как источник свободы и толерантности»^{27}.

Такая риторика, помимо того что она практически полностью лишена смысла, обходит стороной важный вопрос: кто должен решать, какие высказывания «нетерпимые», а какие — просто «критические»? Вот, например, студент из Мичигана, которого вызвали на специальную комиссию за слова о том, что гомосексуальность — это болезнь, которую можно вылечить. Почему это следует считать «нетерпимым» высказыванием, а не просто непопулярным мнением? В чем разница? И кто должен решать?