Добрые инквизиторы. Власть против свободы мысли

Хотя все мы должны стремиться к тому, чтобы избавляться от своих предрассудков или сводить их к минимуму, единственный путь к этому — представлять свои убеждения на суд публики для беспощадной общественной проверки. Попытки «уничтожить предрассудки» с помощью политических действий или регулирования дискуссии приводят только насаждению любимых предрассудков тех, кто находится у власти; все подобные попытки следует отвергать, особенно если их предпринимают правительства или университеты.

Если мы не сделаем все возможное, чтобы жить по этим принципам, мы задушим либеральную науку, закроем пути для получения знания и станем рабами собственных ошибок — как жалкий платоновский правитель-философ.

* * *

В начале книги я говорил о двух поразительных случаях, один из которых имел место во Франции, а другой в Мичигане. Под конец я хотел бы сказать о них еще пару слов.

Я упоминал о том, что французы приняли ряд законов, запрещающих исторический ревизионизм в отношении холокоста. Сторонники такого ревизионизма ставят под вопрос и зачастую отрицают то, что гитлеровский геноцид вообще имел место.

Так сложилось, что я еврей. Мысль о том, чтобы стереть память о шести миллионах погибших, приводит меня в ужас. Память — это единственное, что мешает воплотить в жизнь гитлеровскую мечту: уничтожить не только евреев, но и саму идею евреев, избавиться от всех их следов, сделать так, чтобы история бесшовно сомкнулась над дырой, сквозь которую они были изъяты. Чтобы казалось, будто их никогда и не было.

И тем не менее — как бы ни было тяжело это говорить, — если кто-то хочет стереть эту память, пусть идет и стирает. Останавливать их нет никакого смысла. Единственный разумный путь — дать им попробовать, настаивая при этом, что победить они могут только после участия в процессе всеобъемлющей публичной проверки. Именно такой процесс, я верю, максимально приближает нас к возможности отличить истину от заблуждения.

Как может еврей говорить такие вещи? Ответ на этот вопрос я увидел в Музее Диаспоры в Тель-Авиве — он был написан на стене крупными буквами: «Раввин, чья паства с ним не согласна, — не настоящий раввин, а раввин, который боится своей паствы, — не настоящий мужчина». Это цитата раввина Исраэля Салантера, умершего за шесть лет до рождения Гитлера; он жил в Литве и России, так что почти наверняка кто-то из его потомков погиб в нацистском адском пламени. Я не знаю, что он сказал бы о попытках пересмотреть историю холокоста, если бы был жив сейчас, но я точно знаю: его слова выставлены в Музее Диаспоры потому, что воплощенный в них критический дух — это единственное, что может спасти евреев (как и всех остальных) от политической манипуляции историей.

В начале книги я также упоминал о случае в Мичиганском университете, когда студента наказали за слова о том, что гомосексуальность, по его мнению, — это болезнь, которую можно вылечить.

Из-за этой ошибочной идеи многие гомосексуалы в юности ненавидят себя или живут в страхе. Я хорошо это знаю, потому что я один из них. Поборники человеколюбия, выступающие против оскорблений, говорят про такие мнения, что они причиняют «реальный вред реальным людям». Да. Я вынужден с этим согласиться.

Тем не менее я считаю, что этот студент должен иметь возможность высказаться и его совершенно никак не нужно останавливать. Если его тянет на грубости, если он хочет повесить себе на дверь плакат со словами «Пидоры — больные», пусть делает это. Более того, я настаиваю: если он считает, что гомосексуальные люди больны и их можно вылечить, пусть рассказывает об этом и пытается это доказать.

Как я могу такое говорить?

Дело в том, что, во-первых, наказания все равно не сработают. Ни от одной гипотезы еще не удавалось избавиться с помощью репрессий. Единственный способ убить плохую идею — это показать ее недостатки и предложить вместо нее что-то лучше.

Во-вторых, гомосексуалы, как и все представители меньшинств, неизбежно потеряют от регулирования знания и дискуссий гораздо больше, чем выиграют. Да, сегодня регуляторы на стороне геев. Но маятник качнется, большинство вновь заявит о себе, и, когда машина инквизиции повернется против них, геи проклянут тот день, когда помогли ее построить.

В-третьих, либеральная система работает. Именно она вытаскивала правду о человеческой сексуальности из мрака предубеждений и табу. Если политические активисты гомосексуальной ориентации будут ускорять процесс с помощью запугивания и инквизиции, люди вскоре увидят, что университеты не ищут знание, а насаждают его. Доверие к исследователям — и ко всей науке — будет подорвано. И для предубеждений тогда действительно будут открыты все пути.

В-четвертых, инквизиция — это неправильно и прогресс человеческого знания с помощью открытого публичного поиска ошибок гораздо важнее, чем мои чувства. Хоть мне и говорили, что я «больной», хоть я и сильно из-за этого страдал, я живу намного более полной и счастливой жизнью, чем мог бы жить, если бы чувства могущественных людей в моем обществе защищала инквизиция.