Добрые инквизиторы. Власть против свободы мысли

На мой взгляд, «Версия 2.0» не преуспела в ответах на те вопросы, которые ставили я и многие другие. Она не смогла показать, что язык вражды заставляет меньшинства замолчать, а не мобилизует их и заряжает энергией; что ограничения скорее сглаживают ненависть и унимают ненавистников, чем усиливают ее и делают ненавистников известными. Она не придумала, как заставить власти толковать и применять политические ограничения вне зависимости от своих политических пристрастий или как предотвратить ситуацию, при которой большинство или власти используют ограничения в интересах большинства или в авторитарных целях. Она не принимает в расчет цену слишком жестких мер и подавления неоднозначных, но важных разговоров; цену стереотипного представления меньшинств как людей уязвимых и беззащитных; или цену того, что отрицается субъектность слушателя, который, в конце концов, сам способен решить, как реагировать на болтовню ненавистников. И ей еще предстоит сформулировать лимитирующий принцип: почему мы останавливаемся на высказываниях, которые считаются обидными для меньшинств, когда на свете еще так много других социально опасных высказываний? Вот, например, люди, не верящие в изменение климата, продолжают нести вздор — разве позволять им это делать не вредно для общества?

Но приберегите эти аргументы для другого раза. Остаток послесловия я хотел бы увести в ином направлении, пытаясь ответить на самый серьезный, на мой взгляд, вызов, который ставит «Версия 2.0». Это эпистемологический вызов, и вот как он звучит.

Некоторые идеи действительно неверны, и в какой-то момент процесс проверки настолько четко устанавливает их ошибочность, что продолжать проверять их так, как будто они все-таки могут оказаться правдивыми, просто нелепо. Например, отрицание холокоста: разве это не смешно — говорить, что, дебатируя с неонацистами о существовании газовых камер, можно узнать что-то новое? Фаллибилизм — это прекрасно, но помилуйте: всему есть предел. Неужели в XXI веке евреи должны мириться с «Протоколами сионских мудрецов» — печально известной антисемитской фальшивкой? Не нужно ли позволить правительствам регулировать хотя бы самую вредоносную ложь в самых вопиющих случаях? Да, исполнение закона может быть не идеальным, но что в мире идеально? Политики и суды не всегда смогут находить правильный баланс между свободой слова и достоинством меньшинств, но и промахиваться они тоже будут не всегда; решение состоит в том, чтобы искать этот баланс, а не выбрасывать весы на помойку.

Один из ответов — и он очень важный — звучит так: если либеральная наука не регулируется политиками, это не значит, что она не регулируется вообще. Спросите об этом креациониста, который решил устроиться на должность эволюционного биолога. Научные общества, профессиональные организации, рецензируемые журналы, интеллектуальная честность — все это помогает поддерживать стандарты и отличать знание от шарлатанства. Если Американская психиатрическая ассоциация воспрепятствует тому, чтобы специалист по «репаративной терапии»[82] стал практикующим врачом, меня это не смутит — при условии, что ассоциация старается отразить передовой научный (а не политический) консенсус.

Но это политический ответ на эпистемологический вопрос, так что, видимо, надо копать глубже. Можем ли мы узнать что-то новое, позволив желающим заявлять, например, что Иисус излечивает от гомосексуальности за шестьдесят дней? Будет ли хоть какая-то общественная выгода от того, что мы разрешим публиковать «Протоколы сионских мудрецов»? Нельзя упускать из виду и специфическое воздействие на меньшинства: положить их интересы на алтарь свободы слова — это, кажется, не очень-то справедливо. Разве геям и евреям выгодно терпимое отношение к гомофобному и антисемитскому вздору?

Я считаю, что ответы на эти вопросы — трижды «да». Обществу выгодно терпимое отношение к языку вражды, и то же можно сказать про меньшинства, против которых он направлен. Чтобы объяснить, почему, мне нужно сказать несколько слов о той форме знания, которая в основной части книги практически не рассматривалась: о моральном знании.

* * *

Моральном знании? А что, такое бывает?