Добрые инквизиторы. Власть против свободы мысли

Тем временем атаки на свободу мысли, которые я в 1993 году назвал «новыми атаками», теперь уже не такие и новые. Два десятилетия спустя регулирование высказываний, которые считаются ненавистническими, оскорбительными или унизительными, стало обычной практикой в нашей стране, и эта практика распространилась по всему миру. В Соединенных Штатах законы против языка вражды как таковые противоречат конституции, но в офисах и университетах окопались непрямые, бюрократические запреты. Федеральный закон предусматривает гражданскую ответственность для работодателя, если он допустил, что в его компании сложилась «недоброжелательная атмосфера» — аморфное понятие, под которое при желании могут попасть, например, строки из Библии на расчетном чеке (расстроят атеиста) или дискуссия о религии с адвентистом седьмого дня («притеснение на почве религии»: обсуждение вогнало истца в «депрессию»)^{1}.

В отличие от большинства офисов, университеты находятся в центре интеллектуальной жизни, и поэтому то, что контроль над высказываниями в их стенах обретает бюрократический каркас, вызывает больше тревоги. Доктрины о недоброжелательной атмосфере и дискриминирующих притеснениях стали в американских университетах частью административного инвентаря. «Большинство колледжей и университетов в США, по сути, ввели кодексы речевого поведения, — пишут профессора права Артур Джекобсон и Бернхард Шлинк. — Эти кодексы сильно различаются в том, какие именно высказывания они запрещают», но даже самые подробные из них «могут давать притеснению более широкое определение, чем федеральные суды». Более того, «колледжи и университеты с заметной неохотой предоставляют ответчикам в вузовских разбирательствах процессуальную защиту, в то время как в федеральных и региональных судах такая защита обязательна и является привычным делом»^{2}.

К сожалению, подобный бюрократический контроль стал обычным фоном академической жизни. В некоторых случаях палку перегибают и начинаются сложности — как в случае с профессором Брандейского университета, которого признали виновным в расовых притеснениях на основании того, что в своих лекциях по латиноамериканской политике он объяснял происхождение словосочетания «мокрые спины» (wetbacks)[81]^{3}. Но сама идея, что права меньшинств оправдывают существование кодексов речевого поведения и квазисудебных инквизиций, едва ли вызывает сомнения у администраторов от науки и образования. Однажды наши потомки спросят: как же так получилось, что те самые люди, которые должны были активнее всех защищать интеллектуальную свободу, пошли в столь неверном направлении?

За границей в отсутствие буфера в виде Первой поправки прямые ограничения на использование языка вражды стали нормой — они приняты во многих странах и одобрены несколькими соглашениями по правам человека. Миклош Харасти из Школы международных отношений и государственной политики Колумбийского университета пишет о «тенденции к увеличению роли наказаний, которая характеризуется тем, что в национальные уголовные кодексы вводятся новые запреты на высказывания. Большинство из них направлены против вредных слов, специфичных для конкретной страны или беспокоящих правящую группу, — хотя это практически одно и то же»^{4}. По данным Бхикху Парекха, лишь Соединенные Штаты и Венгрия остаются странами, которые в последнее время сопротивлялись тенденции запрещать язык вражды^{5}.

Но есть и хорошие новости. Фронтальные атаки поборников человеколюбия и эгалитаристов на легитимность либеральной науки пошли на убыль; двадцать лет спустя аргументы за ограничения высказываний во имя равенства и сострадания стали более сложными и одновременно более скромными. Запреты на высказывания в «Версии 2.0» уже не в такой степени опираются на метафорические идеи вроде «ранящих слов» и «вербального насилия», которые могут означать все что угодно. Вместо этого они обращаются к более узкой доктрине враждебной среды, которая оправдывает наказания за слова только в крайних случаях — например, если есть основания считать, что они постоянно создают атмосферу унижения и страха для меньшинств, еще недавно подвергавшихся гонениям, и тем самым лишают их (согласно теории) равного с другими статуса полностью защищенных граждан. «Сама по себе оскорбительность — не лучший повод для правового регулирования, — пишет профессор права в Нью-Йоркском университете Джереми Уолдрон. — Там, где трудно провести четкие границы, закон, как правило, должен занимать либеральную позицию»^{6}.

По сравнению с тем, что мы слышали во времена первого издания этой книги («свобода слова не подразумевает права оскорблять сообщество» и т. д.), «Версия 2.0» намного лучше. Не оспаривая легитимность и основы либеральной науки, она просто делает исключения для крайних случаев. Большинство сторонников «Версии 2.0» — довольно разумные люди, говорящие вполне разумные вещи.