Добрые инквизиторы. Власть против свободы мысли

В первом приближении термин «моральное знание» многие из нас сочтут странным. Кажется, что знание подразумевает науку — крепкую и надежную, основанную на фактах. А мораль — это скорее искусство, она мягкая и воздушная, вопрос вкуса. Многие философы проводят именно такое различие. Примерно сто лет назад представители влиятельной философской школы под названием логический позитивизм настаивали: утверждения имеют истинностное значение или объективное содержание только в том случае, если их можно проверить с помощью научного метода. Моральные высказывания — это выражения эмоций, которые обычно полностью лишены предметного содержания. Фраза «Это ужасно!» — эквивалент междометия «Фу!». В 1930-х годах британский философ А. Дж. Айер сказал: «Постольку, поскольку высказывания о ценностях значимы, они являются обычными „научными“ высказываниями; а если они не научны, то и не значимы в буквальном смысле слова, а являются просто выражениями эмоций, которые не могут быть ни истинными, ни ложными»[83].

Несомненно, позитивистская концепция в чем-то справедлива. Сказать: «Секс без брака — это безобразие» — не то же самое, что сказать — «Секс без брака — это не редкость». Если вы будете обсуждать с другом второе утверждение, то вы скорее всего найдете способ разрешить спор с помощью фактов; а если первое — то, вероятнее всего, вы либо договоритесь и кто-то кого-то убедит, либо нет. И все же позитивизм не удержал своих позиций, потому что упустил одну важную деталь: мы проверяем и подтверждаем идеи очень по-разному — не только с помощью научных экспериментов. На самом деле, в большинстве случаев критическая проверка не выглядит как метод экспериментальной науки.

У этой книги два святых покровителя: Чарльз Сандерс Пирс и Карл Поппер. Пирс — родоначальник идеи, что развитие знания — процесс в своей основе социальный. «Индивидуализм и ложь — это одно и то же», — писал он[84]. Без публичной проверки даже теоретически невозможно понять, кто тот человек, который сидит один в своей комнате и что-то строчит: Эйнштейн или сумасшедший? «До тех пор, пока истина не будет признана в качестве публичной, — т. е. такой, в которой каждый убедился бы, если бы предпринятое им исследование, искренний поиск непоколебимого убеждения продолжались достаточно долго, — ничто не может помешать любому из нас принять собственное крайне бесполезное убеждение, которое не будет признавать никто другой»[85]. Наука уникальна не тем, что она проверяет утверждения с помощью экспериментов, а тем, что она проверяет их в социальном плане — с помощью децентрализованного публичного процесса, который преломляет и очищает опыт бесчисленных наблюдателей, приводя к выводам, отражающим точку зрения никого конкретно. Магия — не в эксперименте, а в том, что его повторяют и критикуют. «Опыт одного отдельно взятого человека ничего не значит, — говорил Пирс. — Если он видит то, чего не могут видеть другие, мы называем это галлюцинацией. Не „мой“ опыт, а „наш“ является предметом мышления; и это „мы“ обладает бесконечными возможностями»[86]. То есть знание часто бывает эмпирическим, но оно всегда социально. По самой своей природе оно выходит за пределы усилий отдельного человека. «Мы подставляем свои плечи ради достижения цели, которую никто из нас не в состоянии толком постичь, — ради такой цели, для осуществления которой трудятся поколения, — писал Пирс. — Однако мы можем видеть, что цель эта будет заключаться в развитии воплощенных идей»[87].

Полстолетия спустя Попперу пришла в голову мысль, что социальный процесс проверки по своей природе схож с процессом эволюции. Гипотезы представляют собой сырье. Они соревнуются друг с другом в том, какая из них лучше переживет тяготы публичной критики, и это соревнование позволяет избавиться от множества ошибок; то, что мы имеем в результате в каждый конкретный день, — это знание. Как и в биологической эволюции, никакой результат нельзя считать окончательным. «Мы должны быть готовы к тому, что нам придется всю жизнь мириться с необходимостью постоянно корректировать наши допущения», — писал Поппер^{7}. Но хотя у процесса, вероятно, и нет конечной цели, у него есть направление. Если посмотреть «видеозапись» развития человеческого знания, можно легко понять, вперед или назад оно движется. Идеи становятся более сложными, а базирующиеся на них технологии и общества — более эффективными. Вот почему релятивизм («правда у каждого своя») ошибочен, но фаллибилизм («каждый может заблуждаться») — правомочен. Даже без опоры в виде непоколебимых абсолютов мы можем уверенно говорить не только о знании, но и о прогрессе знания.