Дочь священника

И всё же Фло и Чарли были в более плачевном состоянии. Они не столько были измучены, сколько удивлены и возмущены, оттого что им приходилось проходить такие расстояния. Никогда раньше они не имели представления о том, что расстояние в двадцать миль можно пройти за один день. Кокни по духу и крови, они хоть и провели несколько месяцев в нищете в Лондоне, однако ни один из них раньше не бродяжничал. У Чарли ещё не так давно была хорошая работа, да и Фло жила в хорошем доме, пока её не соблазнили, и она не оказалась за дверью, вынужденная жить на улице. С Нобби они столкнулись на Трафальгарской площади и договорились ехать с ним на сбор хмеля, представив, что просто немного оторвутся. Конечно, оказавшись «на мели» сравнительно недавно, они смотрели на Нобби и Дороти сверху вниз. Они ценили в Нобби знание дороги и ловкость вора, но он был не их социального уровня. Так они считали. Что же касается Дороти, они, как только её полкроны подошли к концу, едва снисходили до того, чтобы взглянуть в её сторону.

Уже на второй день их мужество иссякло. Они тащились сзади, непрестанно ворчали и требовали больше еды, чем им выделяли по справедливости. На третий день их совсем невозможно было заставить идти. Они тосковали по Лондону, и их давно уже не волновало, придут они на хмелевики или нет. Единственное, чего им хотелось, это развалиться на любом удобном привале, которой можно было найти, и, когда оставалась хоть какая-то еда, съесть всё без остатка. После каждого привала начинался занудный спор, прежде чем они поднимались на ноги.

– Парни, встаём! – обычно говорил Нобби. – Собирай свои пожитки, Чарли. Пора трогаться.

– Ох!.. трогаться. – угрюмо отвечал Чарли.

– Ну не на ночь же нам здесь оставаться! Договорились ведь, что сегодня к вечеру дойдём до Севеноукс. Скажешь, нет?

– Ох… Севеноукс! Севеноукс… или какая другая вонючая дыра… Какая, к черту, разница.

– Но… это! Мы ж хотим завтра устроиться на работу! Что ли нет? И обойдём для начала фермы и будем спрашивать.

– Ах… фермы… лучше б я никогда не знал, что такое хмель! Я не так воспитан… бродить и ночевать в подворотнях, как вы… С меня хватит! Что до меня, так я сыт по горло!

– Если это и есть сбор этого вонючего хмеля, – вставила Фло, – то меня уже от него тошнит!

Нобби поделился с Дороти своим личным мнением, что Фло и Чарли, видимо «слиняют», если только им подвернётся возможность и кто-то согласится подбросить их до Лондона. Для самого Нобби не существовало такой вещи, которая могла бы его разочаровать или испортить его добрый нрав, даже когда ситуация с гвоздём в его ботинке изменилась в худшую сторону и вонючее подобие носка пропиталось тёмной кровью. На третий день гвоздь проделал постоянную дырку в его ноге, и Нобби приходилось каждую милю останавливаться, чтобы загнать его обратно.

– Прости детка, – обычно говорил он. – Моё чёртово копыто опять требует внимания. Этот гвоздь – просто жесть.

Потом он искал круглый камень, присаживался на корточки у обочины дороги и аккуратно вколачивал гвоздь на место.

– Ну вот! – весело заявлял он, проверяя подошву большим пальцем. – Этот б… гвоздь теперь в могиле! Однако эпитафия была Resurgam.[36] Через полчаса гвоздь неотвратимо проделывал свой обычный путь.

Конечно же, Нобби пытался заняться любовью с Дороти, но, получив отпор, обиды не затаил. На своё счастье он обладал замечательным характером – был неспособен серьёзно воспринимать собственные поражения. Всегда жизнерадостный, он постоянно напевал густым баритоном. У него были три любимые песни: «Санни Бой», «Рождественский день в приюте» (на мелодию «Единственная основа Церкви») и «…! Вот всё, что оркестр мог сыграть».[37]

Их исполнение прерывалось имитацией проигрышей военной музыки. Нобби было двадцать шесть лет, был он вдов, последовательно бывал продавцом газет, мелким воришкой, отсидел в колонии Бортсаль, был также солдатом, вором-взломщиком и бродягой. Но эти факты вам придётся самому держать в голове, так как он не способен был составить последовательного отчёта о своей жизни. В разговорах он застревал на случайных, наиболее живописных картинах, засевших у него в памяти, как то: шесть месяцев, которые он прослужил в пехотном полку до того момента, как его признали негодным из-за травмы глаза; мерзости Холлоуэя; детство в подворотнях Дептфорта; смерть при родах его восемнадцатилетней жены (ему на тот момент было двадцать); ужасная гибкость прутьев в Бортсале, глухой взрыв нитроглицерина, разорвавшего дверцу сейфа на обувной фабрике Вудуорда (из которого ему досталось сто двадцать пять фунтов, потраченных им за три следующие недели).