Дочери Ялты. Черчилли, Рузвельты и Гарриманы: история любви и войны

Через неделю Сара получила весточку от матери. «Отец твой показал мне блестящее письмо, которое ты ему написала по поводу его радиовыступления, – писала ей Клементина. – На него оно произвело огромное впечатление. <…> …это очень мудрый и добротный политический текст»{779}. Но, увы, народные настроения, в целом, обернулись решительно и против правительства, проведшего страну через войну к победе, и главы этого правительства. За десять дней до выборов Сара получила возможность целый день сопровождать отца в ходе его предвыборной кампании. Увиденное и услышанное за тот день ранило её в самое сердце. Она пришла в «гнев и недоумение от грубости и злобности <…> личных нападок» на отца, особенно со стороны его бывших соратников по коалиционному правительству военного времени{780}. Ближе к выборам злоба, источаемая в его адрес усталой и голодной публикой, всё усиливалась. В последний день кампании дошло до того, что двадцатитысячная толпа на лондонском стадионе «Уолтемстоу» встретила его улюлюканием. Наконец 5 июля британцы явились на избирательные участки и проголосовали, но результаты выборов должны были быть оглашены лишь тремя неделями позже, поскольку предстояло ещё доставить бюллетени и учесть голоса британских военнослужащих за океаном. Тем временем Черчилль отбыл в Потсдам близ освобожденного Берлина на встречу со Сталиным и новым президентом США Гарри Трумэном. Конференция планировалась продолжительнее Ялтинской – на две с лишним недели. Главной задачей ставилось достижение четких и конкретных договорённостей о порядке управления послевоенной Германией и санкциях, которые на неё будут наложены. На этот раз Уинстон дал шанс исполнить роль своей личной помощницы младшей дочери Мэри. «Надеюсь, встреча пройдет хорошо, и лично Трумэн тебе понравится не меньше его посланий», – написала Сара готовящемуся к отъезду в Потсдам отцу. – Странно вам там будет в первый раз втроем – и без Рузвельта»{781}.

Потсдамская конференция выдалась необычной не только по причине ухода из жизни Рузвельта. Через неделю после начала её поставили на короткую паузу, и 25 июля Уинстон и Мэри отбыли в Британию на оглашение результатов выборов. Премьер-министр, вопреки враждебности публики в последние недели, не сомневался в том, что страна подтвердит его право возглавлять её и в послевоенное мирное время. Он ожидал отпраздновать на родине день победы и без промедления вернуться в Потсдам, к делам.

Утром 26 июля Сара сходила в парикмахерскую. Она взяла увольнительную на сутки по семейным обстоятельствам, чтобы быть при отце в день оглашения результатов подсчёта голосов. Ей лично такое начало столь важного дня показалось «трогательно банальным», но именно чего-то такого она и хотела, дабы развеять тревогу ожидания результатов. По радио, пока ей делали укладку, играл джаз, перемежающийся рассказами диктора о прошедших выборах. Осмысленные прогнозы давать было по-прежнему преждевременно. Но к тому времени, когда Сара вынырнула из-под колпака шумного фена, тон диктора успел измениться. Предварительные результаты подсчёта голосов свидетельствовали о том, что лейбористы одержали «сокрушительную победу». Выйдя от парикмахера, Сара огляделась по сторонам, присмотрелась и прислушалась к прохожим. Молва о том, что лейбористы лидируют, и с большим отрывом, уже распространилась. Народ «выглядел ошеломленным, как дитя, нажавшее из шалости кнопку пожарной тревоги и не успевшее спрятаться до приезда пожарных»{782}.

По прибытии в дом № 10 по Даунинг-стрит она прошла прямиком в Картографический зал. Теперь там вместо карт театров военных действий висели карты избирательных округов Великобритании. Во главе стола восседал отец; по бокам от него – остальные члены семьи Черчиллей. По мере оглашения и фиксирования на карте результатов выборов по округам, он лишь задумчиво кивал и никак их не комментировал. Много времени для ясного понимания того, что лейбористы идут к победе неотвратимо как «приливная волна», не потребовалось. Изыскивая внутренние резервы для того, чтобы смириться с реальностью своего сокрушительного поражения, Уинстон вдруг принялся отпускать шутку за шуткой, но желающих понимать его юмор на этот раз не нашлось. Вскоре подали ланч.

Беседа за столом не клеилась. Клементина, пытаясь хоть как-то разрядить обстановку, сказала, обращаясь к мужу:

– Уинстон, может, оно и к лучшему – просто нам этого не видно.

Пристально посмотрев ей в глаза, Уинстон ответил:

– Слишком уж хорошо замаскировано это «лучшее» – вот его и не видно{783}.