Она решила, что расскажет все Катрине наутро за завтраком. Потом решила, что расскажет ей в понедельник, перед тем, как отправит в школу, чтобы девочке было чем отвлечься. Потом решила, что не расскажет вообще, – просто сделает вид, что все в порядке, и расскажет правду только через месяц или два, когда уже не будет выбора. На этом решении и остановилась.
Дверь в квартиру она открывала в три толчка, не дыша, так, чтобы не скрипнуло, но Катрина все равно не спала, поднялась с дивана ей навстречу, шлепнулся на ковер пульт от телевизора. Тогда она улыбнулась изо всех сил.
– Прости, я не позвонила, – сказала она, – не мать прямо, а ехидна. Но думала, ты где-то бегаешь.
– Нет, – сказала Катрина, – нет, я тут.
– Прекрасно, – сказала она. – Все прекрасно. Все прекрасно, представляешь себе? Это было просто уплотнение, узелок.
– Узелок, – сказала Катрина.
– Узелок, – сказала она, – просто уплотнение. На радостях пошла в кино, представляешь.
– Что смотрела? – спросила Катрина, приседая за пультом, но все равно не отводя глаз.
Она чуть не зарычала сквозь оскаленные в счастливой улыбке зубы.
– Некоторым, – сказала она строго, – давно пора спать. Некоторых я завтра в семь пятнадцать силком не подниму. Что некоторые думают по этому поводу?
– Слушай, – сказала Катрина, – дай мне эту юбку на завтра, а?
– В траве сидеть не будешь? – спросила она с напускным недоверием.
– В какой траве, – сказала Катрина тоскливо, – семь уроков и реферат.
Тогда она выбралась из юбки, сунула ее в руки дочери, неловко прижала девочку к себе – сильно, всем телом, так, будто ей, как прежде, лет пять или шесть – и быстро ушла в спальню. И пока она пыталась унять лютый озноб, лежа под ледяным одеялом в наваливающейся сверху слепой темноте, дочь в соседней комнате смотрела, не отрываясь, на бахрому юбки, завязанную по всему переднему краю в кривые, дерганные, перепутаные узлы, и не хотела ничего понимать – и уже все понимала.
Неудачная дочь
Саша Галицкий. Из блога[12]
– Я неудачная дочь, – сообщила мне неудачная дочь 51 года от роду.
– С чего ты взяла?
– Мама все время мне это говорит. И вздыхает: «Ну что же, видно, ничего уже не исправить…»
– Ты? Неудачная дочь?! Ты, которая почти каждый день заходит ее проведать, возишь по врачам, когда приспичит, и сидишь там с ней часами, выясняя на приеме у врачей подробности?! Tы, которая до десяти раз в день звонит ей по телефону – и последний контрольный звонок в ухо всегда ровно в 23:00? Что бы с тобой ни происходило в этот поздний час? Ты?! Которой, если, не дай бог, что-то все-таки случится, понадобится от 20 секунд до двух минут, чтобы, задыхаясь, оказаться подле маминой двери?!
– Да. Я. Неудачная дочь.
– Да, мать твоя крута. Но все-таки знаешь, что я бы сказал маме? Твоей маме. Своей я уже когда-то такие вещи говорил. Правда, мне тогда было 20 лет. Я бы сказал конкретной маме на твоем месте: «Знаете, мамо, если уж так у вас, к сожалению, сложилось со мной, то вы правы, и я типа пошла, чтоб не делать вам больно».
– У мамы сахар. Ей такое нельзя. Знаешь, какой плохой ее последний анализ?! Ей такое нельзя.
– А тебе такое можно?
– Мне ее жалко.
– А ей тебя?!
Разговор продолжался еще долго, но в принципе мы с неудачной дочерью так и не поняли друг друга.
А я потом подумал вот что. Может, у людей, как и у зверей всяких хищных, родители воспитывают щенков, натаскивая на все житейские сложности, пока озверевший подросток не покусает собственную мать за ее же хвост? И только тогда родители начнут щенков своих уважать, понимая, что наконец-то их воспитали и подготовили к жизни? А если этого не происходит никогда, то, мол, и «неудачная дочь»?
Как думаете?
И че делать?
Ира Нахова. Ускользающие единицы[13]
Эти записи так же фрагментарны, как и сами воспоминания, которые приходят и исчезают без особенных причин. Как во сне, так и наяву.