Некоторые мои работы – «Посылка», «Побудь со мной», мамин портрет – это выяснение отношений с мамой. Да, собственно, и «Без Названия», и «Червь Истории» – тоже о потерянном и вырезанном поколении моих дедушек-бабушек и мамы-папы, да и меня. Работы, отсылающие к опыту СССР, – это мои переживания о том, что родители рассказывали и не рассказывали мне.
Где-то в конце 90-х, наверное, 98-й или 99-й год, я живу в Нью-Йорке, из Москвы приезжает Лена Елагина на какое-то художественное мероприятие и привозит мне посылку из Москвы. От мамы. Упаковка посылки – это старая разломанная коробка из-под чешской обуви «Цебо», купленной еще в 70-е годы в СССР. Достали! Коробка, серая, с более темными вкраплениями засаленности, перевязана связанными между собой нитками, чтобы не развалилась. Коробка полностью забита лекарствами: полуопустошенными блистерами из-под сердечных средств, почти пустыми пузырьками, БАДами («тетя Соня пьет таблетки МКЦ-225 для похудания», каринат), инструкциями по применению из «Лавки жизни», тюбиками не до конца использованных кремов для рук. Всем, что мама когда-то покупала себе и не допила, к счастью, забыла. И еще маленький страшный китайский тигренок, видимо, замена львенка. Я Лев по знаку зодиака. Посылка стала для меня одной из самых страшных травм на всю оставшуюся жизнь. Только спустя много лет пришло понимание, что уже тогда мама была неисправимо больна, а не делала все это, чтобы достать меня. Она же была вполне разумным человеком. Где же ее разум? Как я не могла понять сразу, что это проявление болезни? Или это моя собственная тупость и черствость? К сожалению, понимание пришло только года за три до маминой смерти, когда она как будто заразилась от папы Альцгеймером. Пока он был жив, еще как-то держалась, а потом ее отпустило, и побежало-побежало… от одиночества, заброшенности и растерянности. Как их жалко. Как жалко.
Моя замедленная реакция на посылку была страшна в своей разрушительной силе. Все, что я делаю, – это та или иная реакция и осмысление того, что со мной происходит в жизни. Откуда это? – из жизни, вестимо. Посылка стала инсталляцией «Посылка»: несколько предметов из нее и сама коробка были увеличены в несколько раз.
Чудовищно слушать мамин голос на телефонном автоответчике, я сохранила ее бесконечные жалобы, перемежающиеся с угрозами и криками: «Отдай мою пенсионную книжку! Ты оставила меня без денег! На что я буду жить? Ирочка, милая моя, прошу тебя, отдай мою пенсионную книгу, сволочь!» – неслось из моего автоответчика на Малой Грузинской. Один, два, три, девятнадцать, двадцать три раза. Это тогда, когда мама еще могла звонить. То есть, наверное, года за полтора-два до смерти. Наташа Тамручи, уже тоже оставившая нас, хотела включить эти записи в мою инсталляцию у себя в галерее в 2010 году. Я отказалась, и мы поссорились на всю оставшуюся жизнь из-за этих невключенных аудиозаписей.
«Побудь со мной» – другая работа, вышедшая из моих не-разговоров с матерью. Поднимаешься по двум ступенькам в черную кабинку с красными прорезями в виде цветов. Заходишь внутрь, внутри все красно, садишься на маленький пуфик – и начинается… Включается ласковый и нежно укоряющий «мамин» голос: «Почему же ты не звонишь, не появляешься, я так страдаю без тебя, и что же мне делать, я так одинока», – и так до бесконечности закольцованных 25 минут. При этом стенки кабинки, в которой ты сидишь, постепенно раздуваются и заполняют маленькое пространство вместе с тобой, насмерть удушая и обволакивая тебя, как у мамы внутри, в твоем до-рождении, как в теплой ванне небытия. Женщинам тяжело, мужикам, как правило, приятно.
Почему у меня нет детей, я уже рассказывала: мои непростые отношения с мамой, политика СССР в области секса и невозможность самого существования в СССР навсегда отвадили меня от мысли продолжения рода.
Моим пониманием продолжения себя всегда была моя работа. Откуда взялось такое протестантское отношение? Тоже от моих родителей, и мамы в частности. Они, правда, были карьеристами в СССР, а моя «карьера Художника» была у меня в голове и сообразовывалась как минимум с вечностью.
Два дивана