Дочки-матери, или Во что играют большие девочки (Сборник)

Я вся в маму. Командир. Я прохожу королевой сквозь толпу расступающихся ободранных мужиков, стоящих за водкой где-то году в 77–78-м в крохотном магазине на Большой Грузинской улице, почти что напротив Тишинского рынка. Никто мне не сопротивляется. Я, как отточенная бритва, скольжу через всех, на них, других, не смотрю, покупаю свою бутылку и под восхищенные взгляды алкоголиков вылетаю на крыльях своих платформ и клёшей вон из этого смрада, – не загрязненная, ангельская красавица.

Сон о клочке волос

Чем больше я думаю о маме, тем больше она меня беспокоит. Прошлой ночью я долго била ее по лицу так, что руки заболели, потому что она, неожиданно подкравшись ко мне, отрезала здоровенный пучок моих прекрасных длинных волос. Я думаю, что это прямой перенос того, как мама в свой последний год с Альцгеймером брала в руки ножницы и оттяпывала клочки своих коротких волос. У меня есть фотография мамы в больнице, за полтора-два месяца до смерти она попала с переломом шейки бедра в Первую градскую. Всего на несколько дней – стариков таких не держат. Она сидит на каталке в коридоре. В моем черном свитере, очень элегантная и красивая, с прорехой в своей короткой стрижке и в свитере тоже. И я все пытаюсь понять – зачем? Волосы вроде в глаза не лезли. Все лишнее тяжело?

Как нянька могла допустить такое? Правда, говорилось, что эта нянька приводила поклонников, пытаясь устроить свою супружескую жизнь.

Мама и война

Продолжаю думать о маме в карантине по коронавирусу.

Рассматриваю ее довоенную фотографию: она со своей школьной подругой Таней Бауэр. Про Таню мама рассказывала довольно подробно, и я запомнила. Таня пошла на фронт в первые дни войны добровольцем. Есть даже такая книга – «Подвиг юной разведчицы», о Тане. Мама что-то писала в эту книжку или рассказывала о Тане ее авторам. Какой был у нее подвиг, я забыла, надо найти эту книжку и вспомнить. Но Таня очень быстро погибла. Можно предположить, что знала немецкий. Фамилия – Бауэр. А моя мама знала немецкий в совершенстве из своего детства, проведенного в Голландии, училась она в немецкой школе.

Мама тоже, как и Таня, пошла на фронт добровольцем в 1941 году, было ей 19 лет. Работала на передовых на допросах захваченных в плен немцев. Хватило ее довольно надолго – на целых два года. Подробно про себя на фронте мама не рассказывала. Говорила только, что офицеры относились к ней очень хорошо, по-отечески, и всячески ее оберегали. Мама была прехорошенькая. На немногих фронтовых фотографиях она в гимнастерке или в тулупе, одна или с однополчанами. В 1943 году мама вернулась домой. Я думаю, что она больше выдерживать этого не могла.

На фотографии с Таней Бауэр (я предполагаю, что эта фотография сделана весной 1941 года до их выпускного вечера) обе почти в профиль, смотрят слева направо, то есть по законам картины – вперед, в будущее. Фон фотографии – голые деревья террасами. Скорей всего, это Нескучный сад, парк Горького. Школа была на Донской, до Нескучного недалеко. Как эти юные девочки пошли на фронт? Я думаю, что у них не было страха неизвестного. В Гражданскую войну их еще не было на свете, кто такие немцы – вообще непонятно. Немцы-голландцы для мамы были прекрасными воспоминаниями детства.

В 13 маминых лет – стук-стук ночью, и ее папы больше нет. И все лучшее, воспоминания голландского рая – заклеймены как адское, запрещенное, вызывающее смерть. Пропагандистская машина сталинизма работала хорошо, и страх у мамы остался на всю жизнь.

Как ей волонтером пришло в голову идти бороться со своим детством? Как можно было забыть арест отца? Слова всегда были могучее всего в России. Если скажут «враг народа» – то и враг, несмотря на свои собственные чувства, опыт и понимание действительности. Мама жила в мире привнесенных конструкций и всеобщего умопомешательства. Как люди справлялись с этим? Немудрено, что мама всю жизнь страдала от депрессии, страшилась сумасшедшего дома как ужаснейшей кары и, чтобы побольнее уязвить меня, говорила: ты сумасшедшая. Это было одно из наиболее изощренных ругательств, но в то же самое время и так просто, на кончике языка, без особенной мысли, но очень оскорбительно.

Мама так или иначе присутствует постоянно: в фотографиях, в восьмимиллиметровых оцифрованных папиных фильмах, которые я довольно часто пересматриваю и использую как бесценный материал для моих собственных видео; в снах и страхах, в вазочках и вазах, в неожиданной комбинации слов, в запахе скошенного сена, да и в тысяче вдруг возникающих из ниоткуда воспоминаний. И чувство утраты, и что уже нет родительской крыши, и что мы уже следующие, и что нет Донской, куда можно прийти, а можно и не приходить. И конечно, жалость о том, что не случилось, но могло, чего я не сделала, но должна была сделать.

Мои работы