Дочки-матери, или Во что играют большие девочки (Сборник)

Когда мама занималась домашним насилием, она обычно напевала. Если я слышала из детской, как мама выводит себе под нос невнятную мелодию, это был верный знак, что она запихивает кубик в круглое отверстие, отпиливает ножки у журнального столика или еще что-нибудь улучшает. Больше всего вреда она наносила при сборке чего-либо. Даже недружелюбная советская мебель и монументальные кухонные устройства обычно подразумевали, что, если правильно вставляешь выпуклость во впуклость, особых усилий прилагать не нужно. Не лезет – не пихай, это первый закон эксплуатации бытовых устройств. Но не такова была мама. Наверное, сказалась работа в юношестве на заводе, где ей немного довелось побыть фрезеровщицей. Оттуда она вынесла знание, что любую вещь можно просверлить или обточить, а за неимением станка просто прилагала силу. Мама могла победить даже советскую мясорубку – не знаю как, но она умудрялась собрать ее неправильно. Что уж говорить о менее чугунных вещах: пластик и дерево она сминала и отламывала, как годзилла небоскребы. Злило меня это – не пересказать как. Неужели трудно минутку подумать и посмотреть на то, что держишь в руках, прежде чем издеваться над вещами?

А веду я к тому, что недавно загружала в кухонный комбайн грибы, лук и кабачок в количествах, явно превышающих его возможности, и вдруг услышала немузыкальное мычание – я точно знала, что он не потянет, но запихнула всё сразу и автоматически включила мамину песню. Ну и поняла все. Таким образом она пыталась успокоить предмет перед неизбежным насилием – примерно как заговаривала мне зубы и напевала перед тем, как всунуть в рот гадкое лекарство или меня саму – в трусы, колготки, футболку, штаны, колючий свитер, носки, валенки, шапку, шубу и шарф.

⁂

Люблю чужие вещи, прежде всего донашивать одежду. Из секонд-хендов, то, что не село на подружек, старые туфли чьих-то мам, просто только что купленное другими людьми и не подошедшее. В то время как на свете полно людей, ненавидящих платья, которые кто-то всего лишь примерял, я совершенно спокойно надеваю недевственное.

Попыталась разложить это на составляющие. Во-первых, у меня нет вкуса и я вроде как получаю гарантию, что, раз это кто-то до меня выбрал, вещь хорошая. Во-вторых, ищу способ влезть в чужой имидж и почувствовать себя кем-то другим. Какая-то девочка представляла себя сексуальной кошечкой в этом платье или приличной женщиной с деловой репутацией, а мне нынче не светит ни то ни другое.

Присвоение чьей-то истории – в этих туфлях девица ходила на свидание, танцевала, гуляла по Парижу. Я, конечно, ничего не узнаю о Париже, но вдруг, вдруг. Остаются же микрокамешки в рельефе стоптанных подошв, почему бы и в складках шарфа не остаться запахам и воспоминаниям.

Семейная память. У нас дома ничего не осталось, ни одного бабушкиного платка или брошки, а вещи старшей женщины девочке, оказывается, нужны. Не знаю зачем – может, чтобы не бояться. Мама тут была, и ты выживешь.

Игру в антиквариат тоже никто не отменял, даже масс-маркет, полежав лет тридцать, приобретает некоторую прелесть. Семь отвратительных слоников становятся фарфором из прошлого века, а платье в огромных астрах – стилем Лауры Эшли.

И много еще чего, но откуда это взялось? А оказалось, я в детстве тырила одежду старшей сестры – на нее шили красивые «девушковые» вещи, она умела быть нарядной и аккуратной. Сама я вещей не понимаю, не могла даже в куклы играть, просто откручивала им конечности и рассортировывала – руки к рукам, ноги к ногам. А сестра знала, что с ними делать, у нее все оживало, и одежда тоже. Ну и вообще, она такая красотка, я думала, надену и тоже стану высокой, рыжей и кудрявой.

В давние времена иногда покупала на «Итси» и других интернет-барахолках винтажные платья шестидесятых годов – в рамках создания маминого наследства. С мамой нас связывает поразительно мало в вещном смысле, из своего прошлого она почти все выбросила или раздала, поэтому я, например, назначила маминым золотое кольцо, которое мой муж как-то случайно нашел на помойке.

(Виток лирического отступления: у мужа невероятные способности к сталкерству. И он любит прежние вещи, ему от родителей тоже ничего не перепало в смысле памяти. Однажды он увидел, как вывозят очередную проданную квартиру из-под мертвых старичков – фотографии, елочные игрушки, книги и фанерные чемоданы. Открыл один, а там новенькие валенки с галошами сорок седьмого размера. У него есть друг, крупный режиссер и дворник, которому такие во как нужны зимой, поэтому прибрал. А потом лезет внутрь, а в валенке тряпица белая, в ней коробка коричневая картонная, а там цепочка, кулон из моржовой кости и колец золотых три штуки. И как раз то, что с александритом, я определила маминым.)

А на «Итси» я покупала голубой сарафан, в котором мама бегала на свидание с Митькой Кабышевым, и платье в гроздьях сирени, в нем она ходила на репетиции в театральный кружок, и еще то, что осталось ей от сестры Наденьки – с морским воротником, отрезной талией и юбкой-полусолнце.