Дочки-матери, или Во что играют большие девочки (Сборник)

Сосед, будивший нас по утрам, попросил как-то одолжить ему драгоценный кипятильник и попытался сварить им суп из пакета. Пробки вышибло не только в нашей беленой мазанке, но и на всей вьющейся в гору виноградной лозой улице. Из калиток повыбегали люди с фонариками. Поверх айвы обрисовалась луна, обескураженный сосед отчитывался перед пожарными и расплачивался с хозяйкой. Им вскоре пришлось уехать, у их мальчика случилась дизентерия.

Накануне сосед отодвинул нашу занавеску, вошел, аккуратно задвинул ее за собой заново, сел на мою кровать напротив мамы и заплакал. Мне было ясно, что раз взрослый человек плачет, как Ахилл над телом Патрокла, значит, соседский мальчик умер. Но я ошибалась. Мама, я же говорю, была храбрая женщина. Она схватила меня за руку и потащила на автобусный вокзал, куда мы каждый день ходили отмечаться на билеты до Симферополя. Как фигура богини-воительницы на носу корабля, она врезалась в толпу и двинулась к кассе. Если бы у нее был меч, она бы, как Ахилл, рубила направо и налево. Толпа была как море, мама давно выпустила мою руку, и волны были готовы ее проглотить. Из Куна я знала, что не надо лишний раз раздражать стихии. Но толпа расступилась, я сама это видела, собственными глазами, а на следующий день к воротам подъехала, переваливаясь по булыжнику, зеленая машина с красным крестом, санитары с носилками прошли перед айвой и мимо кабинок из лежаков до нашей мазанки, а дальше мы жили без соседей. Недолго. «Надо уезжать, – сказала мама, – это может быть холера».

Но мы с мамой выжили. Из того лета я запомню не море – видала я и получше, чем военный пляж, где не разрешали заплывать дальше чем на двадцать метров от берега. Дурацкие команды наряжались там потешными Нептунами, похожими на голых Дедов Морозов. Какой Нептун, когда Посейдон, какие вилы и приклеенная борода, когда страшная стихия и двадцать лет скитаний Одиссея. То море я так и не полюбила, обещанная еще солончаками ранним вагонным утром радость не состоялась.

«Ты заплыла», – сказал мне один из фальшивых Нептунов около буйка, выдернул из-под меня надувной матрас и оставил меня тонуть. В военном санатории запрещали плавать на матрасах – на них можно было уплыть в Турцию, в Древнюю Грецию, в Трою. В отличие от моей древнегреческой тезки и, возможно, родственницы Геллы я не утонула, а выплыла на берег. О, вот тут я поняла, на какую роль из мифов я могла бы рассмотреть кандидатуру моей мамы. Как же я раньше не подумала про Клитемнестру – жену вождя ахейского войска Агамемнона, прикончившую мужа. До того он пытался принести в жертву ее дочь – не знал, с кем связывается. Злосчастному самозванцу Нептуну тоже не повезло. Он, видимо, как и я, не знал, что такое архетип, иначе не стал бы губить дочь на глазах матери. Из спасательной неслись крики – мама расправлялась с Агамемноном. С пляжа она ушла, гордо ведя меня за собой и взвалив на плечи отбитый в бою матрас.

⁂

Обратная дорога никогда не походила на дорогу туда. Из Москвы в поезд мы брали роскошные столичные продукты. У нас были яйца, огурцы и курица. В Крым мы перед отъездом отправляли по почте тушенку посылкой «до востребования». Тушенка шла недели две, но мама делала все заблаговременно, и мы на месяц были обеспечены едой. В тот год перед отъездом мама дотащила ящик до почты, поставила меня в очередь и сказала: «Стой здесь. Я быстро в магазин». Мама уже ушла, и я спохватилась, что у нее в сумке остался мой Кун. Рядом стояла милая старушка. «Постерегите, пожалуйста, мою тушенку», – попросила я. И вернулась с Куном уже минут через пять. Ни старушки, ни ящика не было. Тушенка была «дефицит», слово из той же хоть и не лингвистической, но семантической семьи, что и «блат».

В Крыму я радовалась, что тушенка пропала. Не надо было тащить тяжеленный ящик с почты. Мама приносила мне из «Чайки» на набережной блины, выстаивая очередь на солнцепеке, и умопомрачительные крымские белые персики. Хуже стало к моменту отъезда. Оказалось, что продуктов для поезда нет. Взятые с собой персики я съела еще на симферопольском вокзале, после того как взятый с боем автобус, на который мама записалась еще в первую неделю, а потом ходила отмечаться, вытряс из меня все внутренности прямо на маму. В поезд мы вошли с желанием помыть хотя бы руки. Мы предстали в дверях купе, покрытые дорожной пылью, как ахейцы после тяжелой войны. «Воды нет», – объявила проводница. Тогда мы еще не осознали, что это значит.

Про воду мы вспомнили, уже когда проезжали солончаки, то есть часа через два после того, как поезд тронулся. Военный, который ехал с нами в купе, предложил сходить за минеральной водой в вагон-ресторан, но вскоре вернулся. «Не пройти, вот так вот стыки стоят», – объяснял он, показывая, как, вертикально отогнутые, стоят металлические плиты, соединяющие вагоны.