Дочки-матери, или Во что играют большие девочки (Сборник)

Иногда Вовка становился на коньки и принимался наворачивать круги вслед за легкой фигуркой в вечно белом платье, старательно делая вид, что занят исключительно своими мыслями. Один раз набрался храбрости (и скорости, потому что каталась Наташа быстрее всех), заехал ей за спину и покатился след в след, пытаясь держать темп. На изящной шее под грубым рубцом модной шапки лежали завитки светлых волос, слегка влажных от пота, ворсинки белого вязаного жилета, надетого поверх платья, вставали, словно живые, от прикосновения морозного воздуха, и у Вовки от неконтролируемой нежности сжималось сердце.

Она была вместе со всеми и при этом существовала по отдельности, словно вокруг нее, как круги по воде, пульсировало кольцо силы, отсекающее все лишнее, оставляя в круге лишь Наташу и бледный призрак его самого. Вовке почему-то вспомнилось мамино любимое стихотворение некоего сложного поэта, которое было таким длинным, что он смог запомнить только первую строфу – и то только потому, что мама прошлой зимой бесконечно ее повторяла по поводу и без повода.

Плывет в тоске необъяснимой
среди кирпичного надсада
ночной кораблик негасимый
из Александровского сада.

Наташа плыла по зеркальному льду именно так, как этот самый поэтический кораблик, – отдельно, необъяснимо, в окружении пустоты.

– Ты, придурок! Чего надо? – внезапно из-за плеча появился Пономаренко, равнодушно стукнул Вовку по уху, подхватил Наташу за локоть и утянул за собой в самый центр людского круговорота.

Вот тут Вовка и узнал смысл литературного выражения «глотать слезы обиды» в самом прикладном аспекте. Наташа даже не обернулась.

⁂

– Вова, это ты?!

Мамин голос настиг его в самый неподходящий момент – когда он пробирался из коридора в свою комнату, стараясь не греметь коньками.

– Вова, нам с отцом нужно с тобой поговорить.

Вовка сжался и поплелся в гостиную. Судя по маминому тону, разговор будет не из приятных, и самое обидное, что он точно знает о чем.

Родители сидели на диване, как два прямых китайских болванчика – примерно таких же, как стоят на комоде, привезенные отцом из прошлогодней командировки в Пекин, – одинаково сложив на коленях руки, и были удивительно похожи на брата с сестрой. «Сейчас начнется», – тоскливо подумал Вовка и скукожился на стуле посреди комнаты.

– Папе звонила Марина Степановна, – сказала мама ровным голосом и хрустнула суставчиками пальцев. – Ты еще помнишь, кто такая Марина Степановна?

Марина Степановна – Вовкина классная, и классная из таких, каким лучше не попадаться под руку. «Метла», так ее зовут в школе.

– Марина Степановна спрашивала, что случилось и почему тебя неделю не было на занятиях. Что ты можешь нам рассказать об этом?

Отец встал с дивана и, засунув руки в карманы брюк, принялся ходить взад-вперед по комнате, каждый раз останавливаясь напротив Вовкиного стула, пристально глядя на сына. Вовка виновато отводил глаза.

– Паша, Паша, успокойся, – мама встала, подошла к отцу и взяла его ладони в свои. – Давай спросим у него. Может, это девочка. Всегда же бывает девочка?

– А может, это алкоголь и наркотики!.. – внезапно взорвался отец диким криком, отбрасывая ее руки.

– Паша, ну какой алкоголь, он в 6-м классе.

– А ты сходи обыщи его вещи, тогда точно узнаем!.. Ну и что, что он в 6-м классе, знаешь, что эти акселераты сейчас в состоянии вытворять?!.. – орал отец, бегая по комнате.

Вовка тоскливо рассматривал отходящий от стены клочок обоев, стеснительно выглядывающий из-за ножки стола. Обои были в мелкий цветочек, и этот мелкий цветочек чем-то неуловимо напоминал ему круглые снежинки, тающие на тонком запястье Наташиной руки.

⁂

Его, конечно, наказали – две недели в ритме смертельного вальса «дом – школа, школа – дом», никакого телика, никакого компьютера, никаких приставок, никаких приятелей.

Вовка не переживал – ничего этого не было ему нужно. Ему вообще ничего не нужно было, кроме возможности вырваться из дома хотя бы на полчаса, добежать до катка, поскальзываясь на раскатанных дорожках парка, и увидеть, как в темноте, в тишине, под легкими снежными струями по кругу катается Наташа в своем белом платье – под внутреннюю музыку, слышную только ей, и фонарные круглые отсветы следуют за ее коньками.

На третий вечер у Вовки сдали нервы, он открыл настежь окно своей комнаты («слава богу, первый этаж», подумал он), выпрыгнул из него, аккуратно (насколько смог) прикрыл за собой и опрометью понесся по улице Фурштатской в сторону Таврического сада.

По аллее в предрождественской подсвеченной красоте на фасадах и деревьях гуляли парочки, бегущего Вовку облаивали собаки разного калибра – кто-то весело, кто-то злобно, – но никому по большому счету не было дела до того, что через двадцать минут сад закроют на ночь и он так и не успеет увидеть, катается ли Наташа.