Дочки-матери, или Во что играют большие девочки (Сборник)

Моя мама относилась к своей покровительственно, жалела, что та равнодушна к искусству, малообразованна, слишком погружена в бытовые заботы. Была о ней невысокого мнения. Я это чувствовала и, надо признаться, – разделяла. Понятно почему – бабушка не работала, профессии у нее не было, что тогда казалось пороком. И по хозяйству никакими особыми умениями не отличалась. Даже не шила ничего – несмотря на курсы. Интересно, чьими глазами моя мама привыкла видеть свою мать? Бабкиными? Отцовыми?

Гурьевна, между прочим, была вовсе не грамотная, что не мешало моей маме таскать к ней в дом своих сокурсников по Школе-студии МХАТ, болтать о том о сем, поглощая квашеную капусту, делать которую Гурьевна умела особенно хорошо, и фирменную яичницу-болтушку. Больше ничего у вдовы, не получавшей пенсии, и не было. Невестки делили с ней детское пособие по утере кормильца – единственный доход. Мама потом сетовала, что не думала тогда о материальном, приводя в гости к бабушке ораву голодных своих друзей, – но Гурьевне это было интересно, она охотно слушала и как бы сама так участвовала в насыщенной студенческой жизни внучки.

А вот мамина мама Шура считала, что главное – удачно выдать дочь замуж. Что девушку для этого надо хорошо одевать – и стояла в долгих, до обморока, послевоенных очередях за тканью, покупала отрезы, платила портнихам: сама не шила. Римма, студентка Школы-студии МХАТ, в атласном халате – так в кино показывают актрис – принимала дома визиты. А в день ее рождения мать готовила стол для друзей и сокурсников: утку, пирожки с капустой, винегрет. Младшая ее сестра от такой роскоши приходила в восторг и на всю жизнь запомнила эту утку. Римма принимала как должное, а жаловаться на жизнь и говорить об искусстве бежала к руководительнице драмкружка, женщине интересной, что называется, с судьбой. Шура ревновала и нервничала.

Полным провалом Шуры стало окончание дочерью института: отличница, звезда, любимица педагогов, игравшая главные роли в дипломных спектаклях, не осталась в Москве, не вышла замуж за ухаживающего за ней приличного, из очень хорошей семьи мальчика (уже поступившего в труппу МХАТа), а укатила в город Калинин жить в театральном общежитии, потеряв драгоценную московскую прописку. Но родители покорно приняли судьбу. Что делать – Шура только своей младшей, восьмилетней тогда, дочке могла поплакаться, рассказать, как ей горько, что все ее старания пошли прахом, что дочь будет жить в провинции, скорей всего в бедности, и еще неизвестно, с кем сведет ее убогий театральный быт. Муж-большевик, впрочем, считал, что всякий труд почетен и в провинции советская артистка приносит пользу народу, имеет возможность много играть, интенсивно репетировать, получать творческое удовлетворение и прочее бла-бла-бла. Муж и дочь хорошо ладили, любили друг друга, и бабка Гурьевна их обоих любила, находили общий язык. На долю Шуры оставалась тихая, в 1944 году рожденная от ослабленных голодом родителей, младшая дочь Наташа. Красивая, с лицом Натальи Гончаровой, послушная и домашняя. Разделявшая беспокойство матери – как жить, если что. Если арестуют отца – каждый вечер с середины тридцатых, когда арестовали и друзей, и начальников, почти всех, с кем работал он в ЦАГИ, и даже сокурсников по Высшему техническому, Шура нервничала, гадая, придет ли муж домой. Или если муж, будучи на 12 лет старше, помрет, оставив семью без средств. Ведь больше нет никого рядом, на кого можно было бы положиться. Родители умерли, братья тоже, из своей родни остались лишь невестки-вдовы, у которых у самих положение аховое. Если дети заболеют, если сгорит дача… Тревога грызла постоянно.

Внешне все было неплохо – мужа не арестовали, квартиру до выхода на пенсию дали отдельную, пенсию в конце концов оформили приличную. Но на одну пенсию, даже союзного значения, трудно прожить втроем. И старшую дочь, конечно, жаль, и с мужьями у нее не заладилось, один, второй, третий, и с ребенком живет врозь. А у Шуры давление высокое и все растет, ничего с ним не сделаешь, и печень шалит, желчный пузырь удалили, а все равно – постоянно приступы. С маленьким ребенком трудно, тем более – девочка активная, бойкая, неугомонная и, прямо сказать, озорная. Из дома выходить уже никуда не хочется, разве что в поликлинику. Одежда становится мала, но и некуда наряжаться, нужна практичная обувь без каблука, халаты да фартуки, ночные рубашки, в которых, встав с утра, ходишь до вечера. Изо дня в день одно и то же. Одна радость – вкусно поесть, но врачи требуют диеты. Колбаски всегда хочется, еще отец про нее говорил – колбасная твоя душа.