Доктор Гарин

Началась новая, вольготная жизнь: Гарин больше не сидел за ужасным столом, а всё рабочее время находился в своём корявом кабинете. Перед обедом и в конце дня с мешком и щёткой в руках он входил в упо и сметал опилки, обрезки, деревянную пыль со всех двенадцати столов. Это было просто физически, но весьма непросто этически: уставшие от нудной работы, вспотевшие и одуревшие в вонючей духоте заключённые бросали на Гарина злобные взгляды, норовили пихнуть или подставить подножку. А родной стол № 3, потерявший десятого работника, просто кипел яростью:

– Подставил ты нас, доктор!

– Устроился, симулянт хренов!

– Никак в черныши записался?

– Иуда ты, ядрён-батон, а не доктор!

Гарин всё сносил стоически, не отвечая на брань.

На перекурах русские с ним перестали разговаривать. Даже философ Антон, лежащий на соседних нарах, замолчал. Гарин тоже не лез к нему с разговорами. Стали появляться больные, Гарин радовался им, как манне небесной. Когда он лечил их, то забывал обо всём. Альбина ассистировала ему, стараясь, и у неё почти всё получалось. По её возбуждению и блеску глаз Гарин чувствовал, что ей это очень нравится.

В июле привезли большую партию пленных, среди них оказался Ананий. Его похитили вместе с инвалидной коляской. Завидя доктора, он с рыданиями покатил к нему. На ломаном русском алтаец рассказал свою историю. Он действительно продал каменные часы, и на вырученные деньги они с Салтанат сыграли свадьбу и зажили вместе. Ананий порвал с общиной часовщиков, начал самостоятельную жизнь, устроившись в фирму по реставрации дворцовой мебели. С его руками и опытом быстро пошёл в гору, сразу хорошо заработал. Его похитили ночью со съёмной квартиры, беременную Салтанат связали. Он был уверен, что кто-то донёс про его мастерство чернышам, поэтому и похитили. Гарин успокаивал его как мог. Анания посадили за первый алтайский стол, взамен толстого медлительного мужчины, которого за неторопливую работу просто утопили в болоте. Узнав от Гарина про двухмесячное заключение, Ананий в надежде, что его могут отпустить пораньше к Салтанат, показал такую великолепную и быструю работу, что в упо над ним стали подсмеиваться, а китайцы прозвали его гунчжужень[55]. В новой партии оказались и двое русских – деревенский мужик из Поклёпино, что заставило Гарина сразу вспомнить огромную Матрёшку, и тощий, трясущийся от страха барнаульский почтальон, которого посадили за третий нор на место Гарина. Это успокоило доктора, но не тружеников стола № 3. Их злоба на ловко устроившегося лепилу не утихала. Кончилось это неожиданно: у Павла начался конъюнктивит, и Гарин стал лечить гноящиеся глаза тем, что нашлось в “кабинете”. И вылечил. После этого стол успокоился, только Сидор по-прежнему бросал на Гарина презрительные взгляды. Вскоре древесная пыль, влага и духота сделали свое дело: конъюнктивитом стали страдать многие. Больных с гноящимися глазами стало прибавляться с каждым днём. Гарину нечем было лечить их.

– Мне нужна мазь протогеновая, номер девятнадцать, нужны глазные капли с антибиотиком. Капли, понимаешь? – втолковывал он Альбине.

Она не понимала и фыркала, посмеиваясь. Про мазь втолковать так и не получилось. Тогда он смочил губку в тазу с водой, взял ладонь альбиноски и капнул на неё:

– Капля.

– Пап! – догадалась она и засмеялась, суча ногами.

Ночью черныши сделали вылазку и ограбили аптеку. У Гарина появились капли не только в глаза, но и в нос, в уши, и даже капли-афродизиак “Твёрдый ствол”. Он лечил воспалённые глаза заключённых. Это помогало им и ему тоже. Во время лечения он забывал о плохом.

В начале августа в упо стало нарастать недовольство, перешедшее в ропот: пленников, отработавших у чернышей два месяца, не отпускали домой. Вместо календаря дни считали царапинами на стене в бараке. Накопившиеся зачёркнутые царапины подтолкнули к протесту. Ночами в бараке начались яростные дискуссии. Зэки быстро пришли к страшному выводу: про два месяца черныши коварно наврали, ясно, что не отпустят никогда. Решено было устроить забастовку. Идею поддержали все столы, даже поначалу колеблющиеся китайцы.

Наутро все, кроме доктора, сели за свои столы и стали гудеть. Надсмотрщики, порычав и огрев пару раз кого-то молотком, сходили за начальством. В упо пришёл черныш с двойным каменным ожерельем. С ним пришли шестеро чернышей с каменными топорами в руках. Он прорычал что-то.

– Почему не работать? – перевела Альбина на русский, китайский и алтайский.

Ей объяснили. Она перевела двухожерельному. Враскачку он прошёлся между столов, потом скомандовал чернышам. Они взяли по одному человеку от каждого стола и увели. Заключённые продолжали гудеть. Черныши вернулись и выгнали всех на прогулочный помост. Неподалёку открылась зловещая корявая дверца, и двенадцать связанных зэков потащили по гати к трясине. Люди закричали. Тогда двухожерельный поднял длинную руку. Все смолкли. Он сказал, Альбина перевела:

– Не будете работать, будем убивать. Будете работать – не будем убивать.

Вскоре в упо все работали.