Дом Весталок

Она взяла лампу и провела нас по короткому проходу в другую комнату. Это было более простое и более уединенное помещение, чем то, в котором она нас встретила. Стены украшали декоративные шторы насыщенного темно-красного цвета, которые, казалось, поглощали свет жаровни, стоявшей в углу. Там было всего два предмета мебели, стул без спинки и спальный диван. Кушетка, как я заметил, выглядела заправленной, подушки взбиты и расправлены, покрывала аккуратно расстелены. Когда мы вошли, мужчина, сидевший в кресле, поднял голову. Вопреки господствовавшей моде, он не был чисто выбрит, а носил аккуратную бородку. Мне показалось, что при моем появлении он улыбнулся, правда, очень слабо.

Он выглядел на несколько лет моложе меня — около тридцати пяти лет, примерно столько же, сколько было Цицерону. В отличие от Цицерона, он был весьма привлекателен. Что не означает, что он был особенно красив; если я мысленно обрисую его лицо, то могу только сказать, что волосы и бородка у него были темные, глаза пронзительно-голубые, черты правильные. Но в самом его присутствии было что-то неопределенно притягательное и заразительная игривость в его глазах, которые, казалось, плясали, как искрящиеся язычки пламени.

— Луций Сергий Катилина, — сказал он, вставая и представляясь.

Патрицианский род Сергиев восходил ко временам Энея; в республике не было более респектабельного имени.

Самого Катилину я знал по его репутации. Одни называли его очарователем, другие мошенником. Но все соглашались с тем, что он умен, а некоторые говорили, что даже слишком.

Он одарил меня странной полуулыбкой, которая наводила на мысль, что он внутренне смеется над чем-то, но над чем? Он склонил голову. — Скажи мне, Гордиан: что общего у пяти человек в этой комнате?

Озадаченный, я взглянул на Руфа, который нахмурился.

— Они еще живы, — сказала Каталина, — а шестой… нет! — Он шагнул к занавеске, висевшей на дальней стене, и отдернул ее, открывая еще одну нишу. На полу, скрючившись, совершенно неестественным образом, лежало тело человека, который, несомненно, был мертв.

Руф и Лициния сурово и неодобрительно посмотрели на театральный жест Катилины, в то время как Фабия чуть не расплакалась, но никто из них не выказал удивления. Я глубоко вдохнул, затем опустился на колени и долго изучала скрюченное тело.

Я откинулся назад и сел в кресло, почувствовав себя немного подавленным. Вид человека с перерезанным горлом никогда не бывает приятным.

— Вот почему ты позвала меня сюда, Лициния? Это та самая катастрофа, о которой говорил Цицерон?

— Убийство в Доме Весталок, — прошептала она, — неслыханное святотатство!

К моему горлу начала подступать тошнота. Руф достал кубок с вином и сунул его мне в руку. Я с благодарностью выпил его.

— Думаю, нам лучше начать с самого начала, — сказал я. — Что, во имя Юпитера, ты здесь делаешь, Катилина?

Он откашлялся и сглотнул; улыбка только мелькнула на его губах и исчезла, как будто это был нервный тик.

— Фабия вызвала меня, или, по крайней мере, я так подумал.

— Как так?

— Я получил эту записку сегодня вечером. — Он достал клочок сложенного пергамента:

«Сразу приходи в мою комнату в Доме Весталок. Игнорируй любую опасность. Умоляю тебя. На карту поставлена моя честь, и я не смею довериться кому-либо другому. Только ты можешь мне помочь. Уничтожь эту записку после прочтения.

Фабия.»

Я задумался на некоторое время.

— Это ты отправила эту записку, Фабия?

— Нет! Никогда!

— Кем она была тебе доставлена, Катилина?

— В мой дом на Палатине пришел посыльный, наемный мальчишка с улицы.

— Ты часто получаешь сообщения от весталок?

— Ни одной не получал.

— И все же ты посчитал это сообщение подлинным. Разве ты не был удивлен, получив такое сообщение интимного характера от весталки?

Он снисходительно улыбнулся:

— Весталки живут целомудренной жизнью, Гордиан, а не уединенной. Ты не должен удивляться, Гордиан, что мы с Фабией давно знакомы. Мы оба из старинных семей и часто встречались с ней в театре, на Форуме, на частных обедах. Я даже, иногда, и всегда днем и в присутствии ее спутниц, навещал ее здесь, в Доме весталок; нас объединяет интерес к греческим поэтам и арретинским вазам. Наше поведение на публике всегда было безупречным. Да, я был удивлен, получив это сообщение от нее, но только потому, что оно было таким тревожным.

— И все же ты решил сделать то, что она просила, — прийти сюда посреди ночи, вопреки законам людей и богов?

Он тихо рассмеялся. Чернота его бороды делала его улыбку еще более ослепительной.

— Гордиан, на какое оправдание при нарушении этих законов может рассчитывать человек, готовый прийти на помощь попавшей в беду весталке? Конечно, я пришел! — Его лицо стало тревожным. — Теперь я понимаю, что, вероятно, пришел не один.

— Ты не заметил, за тобой следили?