Домочадец

После исчезновения Франца я заметил, что народ в зале давно уже перешёл к плавному гулкому общению за шампанским, рейнскими винами и баварским пивом. Анжела блистала в группе седовласых джентльменов, которые увлечённо беседовали с ней, иногда оглушая густо заполненное людьми пространство бодрым гавкающим хохотом. Вальтера я потерял из виду. Именно он, а не Анжела, казался мне слабой, почти иллюзорной опорой в чужой враждебной среде с которой я остался наедине – стоило мне лишь закончить выступление. Тем временем некоторые постояльцы азартного дома, сделав несколько кругов по залу, потянулись на первый этаж в царство гастрономических ароматов и вечно улыбающихся крупье. Я прекрасно сознавал всю глупость своего положения. Вот так же пару раз приглашённый на дни рождения соседских детей, я в одиночестве прозябал в углу, вертя в руках какую-нибудь игрушку, в то время как в центре комнаты, на ковре, кипели жаркие игровые страсти и родители выступали арбитрами в капризных спорах своих детей. С пустым фужером я отважился пробраться к обильному столу. Я миновал три группы болтающих мужчин, которые и глазом не повели в мою сторону, когда я боком протискивался между урчащими, как радиоприёмник, компаниями. Со стола я взял бокал красного вина, потом – ещё бокал. Вскоре мне захотелось незаметно исчезнуть из зала и остаток вечера провести в разбитной атмосфере Сан-Паули или на худой конец – поехать в центр. Желание это росло по мере выпитого вина и участившихся воздушных поцелуев Анжелы. Их она посылала на пути от одной шумной компании к другой. Вальтер и Франц упорно не появлялись, хотя их присутствие в зале больше ничего не значило для меня. Моя провальная художественная миссия в Гамбурге давно закончилась, и мне пора было возвращаться домой. Но где был этот дом? Куда мне следовало податься, оставив в покое свою мать и отвергнутого ею возрастного поклонника, которому и на меня хватило душевной энергии? В ласках своего покровителя я больше не нуждался. Благодаря его стараниям я был раздавлен, как беззащитный комар, дурным тоном деловой боге мы. Более того, я никак не мог понять, какое отношение имели мои картины к этому самодовольному жующему обществу? Почему меня занесло в эту непробиваемую отутюженную среду, живущую в постоянной борьбе за расширение своих потребительских возможностей? Но мог ли Вальтер уготовить иную судьбу мне и моим картинам? В его понимании не было выше благодеяния, чем то, которое он совершил для меня. Детские иллюзии по поводу того, что на мой вернисаж сбежится пол– Гамбурга, больше меня не тревожили. Будь на то моя воля, я бы завтра же прикрыл эту выставку. Покончив с пятым бокалом вина, я направился к выходу, опасаясь потревожить спокойствие недвижимых экспонатов, не лишённых, однако, дара речи. У выхода на балкон я обронил пристальный взгляд на Анжелу. Я не ждал ответного снисходительного взгляда матери, и когда Анжелу что-то отвлекло от эмоциональной беседы и она оглянулась, чтобы найти меня в пьющей толпе – и, увы, не нашла, я был уже на балконе и сквозь почти вплотную сдвинутые шторы увидел, как легко она вновь подхватила разговор и вдруг закатилась своим мягким, как бы стесняющимся смехом. Таков был её ответ высокому полному господину в тёмно-синем замшевом пиджаке.