Оставшись одинъ, Донъ-Кихотъ безъ пояса снизу, но опоясанный сверху, покончивъ съ прыжками и кувырканіями, и видя, что Санчо уже ухалъ, не ожидая другихъ сумазбродствъ своего господина, взобрался за вершину высокой скалы, и тамъ принялся размышлять о томъ, что давно уже занимало его умъ: именно, подражать ли ему разрушительнымъ безумствамъ Роланда или меланхолическимъ Амадиса? «Ничего особеннаго не вижу я въ томъ», думалъ онъ, «что Роландъ былъ храбрый рыцарь, какъ это знаетъ весь свтъ. Къ тому же онъ, какъ извстно, былъ очарованъ, и никто не могъ лишить его жизни иначе, какъ уколовъ его черною булавкою въ пятку, отчего онъ и носилъ всегда на ногахъ шесть желзныхъ подошвъ. И однако же очарованіе не послужило ему ни къ чему, потому что Бернардъ дель Карпіо открылъ тайну, и задушилъ его въ своихъ рукахъ въ тснинахъ Ронцесвалеса. Но, Богъ съ нимъ — съ его мужествомъ; подумаемъ объ его безуміи, потому что онъ дйствительно обезумлъ, услышавъ отъ ксендза и, кром того, найдя доказательства на деревьяхъ, оснявшихъ одинъ ручей, что Анжелика отдыхала боле двухъ разъ съ Медоромъ, этимъ маленькимъ, кудрявымъ мавромъ, пажомъ Агрананта. Убдившись несомннными доводами въ томъ, что дама его сыграла съ нимъ подобную штуку, ему конечно слдовало обезумть. Но вотъ вопросъ? съ какой стати мн повторять его безумства, не имя къ тому никакого повода. Я знаю и могу поклясться, что Дульцинея Тобозская никогда въ жизни не видала даже и тни какого нибудь мавра одтаго или раздтаго, и что она невинна, какъ въ первый день своего рожденія. Я слдственно могу только оскорбить ее, начавши изъ-за ее неврности неистовствовать, какъ Роландъ. Между тмъ Амадисъ, не неистовствуя и не особенно безумствуя, пріобрлъ какъ влюбленный большую славу, чмъ это-нибудь. Изъ исторіи его видно, что возбудивъ неудовольствіе своей даны Оріаны, велвшей этому рыцарю не показываться ей на глаза, онъ удалился съ однимъ пустынникомъ на утесъ Бдный, и тамъ рыдалъ до тхъ поръ, пока наконецъ не сжалилось и не спасло его небо — отъ избытка слезъ и любовныхъ страданій. Если это правда, въ чемъ трудно сомнваться, тогда къ чему мн обнажать себя, какъ я сначала хотлъ, и вырывать съ корнями эти бдныя деревья, не сдлавшія мн никакого зла, или возмущать воды этого ручья, который будетъ утолять мою жажду? Слава же памяти Амадиса, и да подражаетъ ему во всемъ, въ чемъ только можно, Донъ-Кихотъ Ламанчскій, с которомъ быть можетъ скажутъ, какъ сказали о комъ-то, что если онъ не совершилъ великихъ длъ, то, по крайней мр, погибъ за нихъ. И если я не оттолкнутъ своею дамою, какъ Амадисъ, то все равно я съ нею разлученъ. скорй же въ длу. Придите мн на память славныя дйствія Амадиса, какъ и чмъ долженъ начать въ подражаніе вамъ. Сколько я помню, Амадисъ большую часть времени проводилъ въ молитв; я буду длать тоже самое». Припомнивши молящагося Амадиса, Донъ-Кихотъ набралъ большихъ желудей и изъ нихъ устроилъ себ четки въ десять зеренъ. Его безпокоило теперь только то, что возл него не было пустынника, который бы исповдалъ и утшилъ его. И сталъ славный рыцарь, прогуливаясь по лугу, писать на древесной кор и на песк множество стиховъ, воспвая въ нихъ Дульцинею, и изливая свою тоску: изъ нихъ сохранились только одни, которые можно было прочитать, когда Донъ-Кихота пришли возвратить изъ его добровольнаго заточенія. Вотъ они: