Дон-Кихот Ламанчский. Часть 1 (др. издание)

Пришедшая между тмъ въ себя Доротея, услышавъ слова Лусинды, поняла это находился возл нее; и видя, что донъ-Фернандъ, не выпуская изъ рукъ Лусинды, ничего не отвчаетъ на ея трогательныя просьбы, она превозмогла себя, кинулась на колни передъ своимъ соблазнителемъ. и утопая въ слезахъ, лившихся ручьями изъ чудныхъ глазъ ея, сказала ему дрожащимъ голосомъ: «если лучи этого солнца, омрачаемаго твоими руками, не лишаютъ свта глаза твои, тогда ты узнаешь, лежащую у ногъ твоихъ, несчастную, — несчастную до тхъ поръ, пока теб это будетъ угодно, — и грустную Доротею. Это я, та бдная крестьянка, которую ты изъ прихоти, или изъ великодушія, хотлъ возвести такъ высоко, чтобы она имла право назваться твоею; это я, та несчастная двушка, которая вела покойную и счастливую жизнь до тхъ поръ, пока красота твоя, твой голосъ, заговорившій ей, повидимому, такъ искренно о любви, не заставили ея отдать теб ключъ отъ своей свободы и свою непорочность. Но, оттолкнутая тобой, я тобою же доведена теперь до этого мста, гд ты меня встрчаешь, и гд ты самъ очутился въ томъ положеніи, въ какомъ я встрчаю тебя. Не думай, однако, что. я пришла сюда по слдамъ моего безчестія; — нтъ, меня привело сюда мое горе и сожалніе о томъ, что ты меня забылъ. Ты хотлъ, чтобы я принадлежала теб, и ты достигъ этого, но такими средствами, что не смотря на все твое желаніе, теб невозможно уже не быть моимъ. Подумай, благородный господинъ мой, что любовь моя можетъ замнить для тебя ту красоту и знатность, изъ-за которыхъ ты меня покидаешь. Ты не можешь принадлежать прекрасной Лусинд, потому что принадлежишь мн; Лусинда же не можетъ быть твоею, потому что она принадлежитъ Карденіо. Подумай, что одна изъ этихъ женщинъ боготворитъ тебя; другая ненавидитъ. Ты восторжествовалъ надо мной: своего происхожденія скрыть я не могла, и ты знаешь, что заставило меня отдаться теб; у тебя не остается, значитъ, никакого оправданія, никакого предлога считать себя обманутымъ. Если же все это правда, если ты такой же христіанинъ, какъ дворянинъ, къ чему же бжишь ты отъ меня такими извилинами, и не желаешь сдлать меня такой же счастливой въ конц, какою я была въ начал. Если ты не хочешь признать меня своей законной женой, сдлай меня рабой твоей, и я сочту себя богатой и счастливой, когда буду въ твоей власти. Не допусти, покидая меня, поблекнуть моему доброму имени подъ гнетомъ злыхъ толковъ и пересудъ; устрани отъ родныхъ моихъ такую грустную старость: они врно служили твоимъ родителямъ, и не такой награды достойна ихъ служба. Если же ты полагаешь, что ты унизишь родъ свой, смшавши кровь твою съ моею, то вспомни, что въ мір существуетъ мало фамилій, которымъ нельзя сдлать подобнаго упрека, и что не женщины возвеличиваютъ роды. Вспомни при томъ, что истинное благородство заключается въ добродтели, и если ты откажешься отъ нея, упорствуя возвратить мн то, что мн принадлежитъ, тогда я буду благородне тебя. Мн остается, наконецъ, сказать теб еще, что волей неволей, но только я твоя жена, и это подтвердятъ твои собственныя слова, отъ которыхъ ты не можешь отречься, если гордишься тмъ, за что презираешь меня; это подтвердятъ твои письма, — небо, слышавшее твои клятвы, и наконецъ, еслибъ ничего этого не было, остается еще твоя совсть; — въ разгар твоихъ преступныхъ радостей она не перестанетъ подымать внутри тебя свой грозный голосъ, она вступится за призываемую мною правду и смутитъ самыя сладкія минуту твоей жизни».