Дон-Кихот Ламанчский. Часть 1 (др. издание)

Одинъ изъ слугъ, сопровождавшихъ путешественниковъ, не отличавшійся особеннымъ терпніемъ и раздосадованный хвастливыми угрозами Донъ-Кихота, подбжалъ къ нему, вырвалъ у него копье, разбилъ его въ куски и принялся бить лежавшаго рыцаря съ такимъ остервенніемъ, что, не смотря на защищавшую его кирасу, чуть не изломалъ ему всхъ костей. Напрасно купцы приказывали ему оставить въ поко несчастнаго рыцаря: онъ не слушался ихъ, видимо увлеченный затянной имъ игрой. Раздробивъ одинъ кусокъ копья, онъ принялся за другой, потомъ за третій и продолжалъ такимъ образомъ, пока не искрошилъ всхъ ихъ на нашемъ геро, не перестававшемъ грозить своимъ врагамъ, взывая въ небесамъ и земл. Палачъ его наконецъ усталъ и отправился дальше съ своими господами, запасшимися предметомъ для долгихъ разговоровъ. Увидвъ себя одного, Донъ-Кихотъ обратился къ прежнимъ попыткамъ встать на ноги, но, не успвъ въ этомъ тогда, какъ былъ цлъ и здоровъ, могъ-ли онъ успть теперь, будучи измятъ и почти изувченъ. Въ грустномъ своемъ положеніи онъ утшалъ себя тмъ, что случившееся съ нимъ несчастіе не рдкость для странствующихъ рыцарей, и что оно случилось притомъ единственно по вин его коня.

Глава V

Убжденный въ невозможности подняться на ноги, Донъ-Кихотъ прибгнулъ къ обыкновенному своему лекарству, состоявшему въ томъ, что онъ началъ припоминать эпизоды изъ рыцарскихъ исторій, соотвтствующіе сколько нибудь настоящему его положенію, и тутъ въ ум его воскресла исторія маркиза Мантуанскаго и Вальдовиноса, покинутаго Карлотою, раненымъ въ горахъ, — сказка, извстная всему міру и столько же достоврная, какъ чудеса Магомета. Рыцарь, находя, что она удивительно подходитъ въ случившемуся съ нимъ несчастію, началъ съ безнадежнымъ видомъ кататься по земл, декламируя плачевнымъ голосомъ стихи, вложенные авторомъ сказки въ уста раненому рыцарю:

О, гд же ты, моя повелительница,
Что не придешь ты страданій моихъ усладить?
Иль не знаешь о нихъ; иль меня ты забыла….
и когда онъ дошелъ до стиховъ:
О, благородный маркизъ Мантуанскій,
Мой дядя и повелитель….

въ ту минуту на дорог показался крестьянинъ его деревни, возившій на мельницу хлбъ и теперь возвращавшійся назадъ. Видя лежащаго на земл человка, онъ спросилъ его: «кто онъ, и что заставляетъ его такъ тяжело вздыхать?» Донъ-Кихотъ, вообразивъ себя Вальдованосомъ и принимая крестьянина за маркиза Мантуанскаго, принялся разсказывать ему повсть своихъ несчастій и любовныхъ интригъ жены своей съ сыномъ императора совершенно такъ, какъ это разсказано въ книг. Крестьянинъ, съ удивленіемъ слушая вс эти бредни, снялъ съ Донъ-Кихота разбитое забрало и вымывъ его запыленное лицо, узналъ въ немъ знакомаго ему гидальго. «Синьоръ Кихада», воскликнулъ онъ, называя своего сосда тмъ именемъ, подъ которымъ онъ былъ извстенъ въ то время, когда находился въ полномъ разум и велъ жизнь мирнаго гидальго, а не странствующаго рыцаря. «Скажите на милость, какъ очутились вы въ такомъ положеніи?» Не отвчая на сдланный ему вопросъ, герой нашъ продолжалъ разсказывать свой романъ. Видя невозможность добиться отъ него толку, крестьянинъ снялъ съ Донъ-Кихота наплечники и латы, желая осмотрть его раны, которыхъ, впрочемъ, не оказалось. Посл этого, онъ приподнялъ избитаго рыцаря и, положивъ на своего осла, ршился осторожно довезти его домой. Собравъ наконецъ до послдняго обломка копья, находившееся вблизи оружіе, онъ сложилъ его на спину Россинанта, взялъ коня за узду и, погнавъ впереди себя осла, направился въ своей деревн, слушая и ничего не понимая изъ той нелпицы, которую не переставалъ городить Донъ-Кихотъ.

Весь погруженный въ свои бредни, Донъ-Кихотъ чувствовалъ себя однако такъ дурно, что съ трудомъ лежалъ на спин миролюбиваго животнаго и отъ времени до времени тяжело вздыхалъ. Крестьянинъ спросилъ рыцаря: чмъ онъ страдаетъ? но, кажется, самъ чортъ ршился развлекать себя, приводя Донъ-Кихоту на память все, что имло какое нибудь отношеніе къ настоящему его положенію. Забывъ Вальдовиноса, онъ вспомнилъ мавра Абендареца, уводимаго въ плнъ антекверскимъ алькадомъ Родригомъ Нарваезскимъ, и принялся повторять слово въ слово все, что въ сказк о Діан Монтемаіорской Абендарецъ говоритъ донъ-Родригу. При этомъ онъ до такой степени проникался всмъ этимъ вздоромъ, что невозможно было высказать больше сумазбродства. Крестьянинъ, окончательно убдясь, что сосдъ его спятитъ съ ума, ускорилъ шаги, желая скоре освободиться отъ скуки выслушивать чепуху, которую несъ несчастный рыцарь, восклицавшій: «синьоръ Родригъ Нарваезскій! Узнайте, что прекрасная Калифа называется теперь Дульцинеей Тобозской и во славу ея я совершилъ, совершаю и совершу величайшіе рыцарскіе подвиги, подобныхъ которымъ не видли, не видятъ, да врядъ-ли увидятъ и грядущіе вка!»