Дон-Кихот Ламанчский. Часть 1 (др. издание)

— Не гнвайтесь, ваша милость, я это сказалъ такъ себ, отъ нечего длать, отвчалъ Санчо. Съ послднимъ словомъ, онъ приблизился къ рыцарю, и запустилъ одну руку подъ арчакъ его спереди, а другую сзади. Обнявъ такимъ образомъ лвую ляжку своего господина, онъ оставался какъ будто пришитымъ къ ней, не смя тронуться съ мста; такъ напугалъ его громъ этихъ ударовъ, все еще не перестававшихъ раздаваться одинъ за другимъ.

Донъ-Кихотъ между тмъ веллъ Санчо разсказывать общанную сказку.

— Разсказалъ бы я вамъ ее, еслибъ страхъ не одолвалъ меня, отвчалъ Санчо; ну, да куда ни шло, попытаюсь я разсказать вамъ такую сказку, что если только поможетъ мн Богъ вспомнить ее всю, какъ она есть, то это будетъ самая прекраснйшая изъ всхъ сказокъ. Слушайте же, ваша милость, да внимательне слушайте; вотъ она:

— Случилось какъ то, ваша милость, такъ началъ Санчо, то, что случилось… и да пребудетъ благодать надъ всмъ и со всми, а зло съ тми, кто ищетъ его; такъ то старые люди начинали свои вечернія сказки, и не спроста это такъ начинали они, потому что вотъ эта приговорка: «а зло съ тми, кто ищетъ его», придумана не ими, а самимъ римскимъ Катононъ; и такъ она кстати приходится теперь, словно перстень къ пальцу; такъ кажется и говоритъ вашей милости, чтобы вы оставались спокойны, да и я бы тоже не кидался на всякую бду, какъ угорлый, а чтобы свернули мы поскорй съ этой дороги, потому что никто не заставляетъ насъ, въ самомъ дл, здить тамъ, гд намъ грозятъ всякіе ужасы.

— Продолжай Санчо, свою сказку, перебилъ его Донъ-Кихотъ, а о дорог предоставь заботиться мн.

— И такъ, государь мой, продолжалъ Санчо, жилъ былъ, въ Эстрамадур, козій пастухъ, то есть, такой человкъ, который пасъ козъ, и который, то есть пастухъ, какъ говорится въ сказк, звался Лопе Руизъ; и вотъ этотъ то пастухъ, Лопе Руизъ, возьми, да и влюбись въ пастушку Таральву, а эта пастушка Таральва была дочь богатйшаго владльца стадъ, и этотъ то богатйшій владлецъ стадъ….

— Санчо! если ты разсказываешь твои сказки, повторяя всякое слово два раза, то, право, мы не кончимъ до завтра. Говори съ толкомъ, или замолчи, замтилъ Донъ-Кихотъ.

— Что же мн длать, ваша милость, отвчалъ Санчо, когда на нашей сторон вс вечернія сказки такъ сказываются; меня не научили разсказывать иначе, и со стороны вашей милости было бы несправедливо требовать отъ меня новыхъ порядковъ.

— Говори, какъ знаешь, воскликнулъ Донъ-Кихотъ; ужь если я вынужденъ слушать твои сказки, то, право, мн все равно, какъ ты будешь разсказывать ихъ.

— И такъ, господинъ души моей, продолжалъ Санчо, я ужь изволилъ сказать вамъ, что пастухъ этотъ былъ влюбленъ въ пастушку Таральву, двку здоровую и краснощекую, да къ тому еще съ душкомъ, ну словомъ — бой-бабу, то есть, какъ есть, бой-бабу, даже съ усами, да такими — что мн кажется, будто я ихъ вижу отсюда.

— Тамъ ты, значитъ, зналъ ее? спросилъ Донъ-Кихотъ.

— Нтъ, я то самъ не зналъ ее, отвчалъ Санчо; но только тотъ, кто разсказывалъ мн эту сказку, самъ уврялъ меня, что это такая сущая правда, что если приведется мн когда-нибудь разсказывать ее другимъ, то я могу присягнуть, какъ будто видлъ нее это собственными глазами. Время между тмъ шло да пью, день за днемъ, и чортъ, который никогда не дремлетъ и везд высматриваетъ какъ бы перевернуть все вверхъ ногами, смастерилъ такую штуку, что любовь пастушка къ пастушк обратилась въ ненависть, и стала Таральва ему хуже горькой рдьки, а виною всему, какъ говорятъ длинные языки, была ревность. Возненавидвъ свою возлюбленную, пастухъ видть не могъ ее, и чтобы никогда больше не встрчаться съ нею, ршился уйти изъ родной своей стороны. Таральва же, какъ только возненавидлъ ее пастухъ, сама такъ крпко полюбила его, какъ никогда еще не любила.

— Такова ужь женская натура, замтилъ Донъ-Кихотъ: любить тхъ, кто ихъ ненавидитъ — и ненавидть влюбленныхъ въ нихъ.