Дон-Кихот Ламанчский. Часть 1 (др. издание)

— Санчо! сказалъ онъ своему оруженосцу, нтъ, кажется, пословицы, которая не была бы сущей истинной; да и что он, какъ не истины, высказанныя опытомъ, источникомъ всякаго знанія. Въ особенности это врно относительно пословицы, говорящей: «когда затворяется одна дверь, другая открывается»; и въ самомъ дл, если вчера судьба закрыла передъ нами двери одного приключенія, обманувъ насъ стукомъ валяльныхъ молотовъ, то сегодня растворяетъ передъ нами двери другого — лучшаго и боле легкаго; и если теперь я не съумю войти въ нихъ, то это уже будетъ по моей вин, которой нельзя будетъ оправдать ни невденіемъ, ни ночнымъ мракомъ. Это я говорю теб, Санчо, потому, что, если я не ошибаюсь, на встрчу намъ детъ незнакомый всадникъ съ тмъ самымъ Мамбреновскимъ шлемомъ на голов, по поводу котораго я далъ хорошо извстную клятву.

— Ради Бога, отвчалъ Санчо, подумайте, ваша милость, что вы говорите, и особенно о томъ, что думаете вы длать; право, я вовсе не хочу наткнуться на другіе валяльные молоты, которые окончательно отобьютъ у насъ всякій разсудокъ.

— Чтобъ чортъ тебя наконецъ побралъ, крикнулъ Донъ-Кихотъ; что общаго между шлемомъ и молотомъ?

— Право не знаю, возразилъ Санчо, но еслибъ только я могъ теперь говорить по прежнему, то представилъ бы такіе резоны, которые ясно показали бы вамъ, что вы ошибаетесь.

— Какъ это я могу ошибаться въ собственныхъ словахъ? спросилъ Донъ-Кихотъ. Скажи мн, презрнный измнникъ, разв не видишь ты этого рыцаря съ золотымъ шлемомъ, который детъ, на встрчу намъ, верхомъ, на сромъ кон.

— Право, я вижу только какого-то человка, отвчалъ Санчо, верхомъ на такомъ же сромъ осл, какъ мой, съ головой, покрытой чмъ то блестящимъ.

— Вотъ это чмъ-то и есть шлемъ Мамбрена, сказалъ Донъ-Кихотъ. Отъзжай въ сторону, продолжалъ онъ, и оставь меня съ нимъ одинъ на одинъ. Ты увидишь, какъ не говоря ни слова, чтобы не терять времени, я овладю наконецъ этимъ давно желаннымъ шлемомъ.

— Посторониться то я посторонюсь, пробормоталъ Санчо, только не наткнуться бы вашей милости на новый валяльный молотъ.

— Говорилъ я теб, закричалъ Донъ-Кихотъ, не разрывать мн ушей этими проклятыми молотами, или клянусь, впрочемъ ты и безъ клятвъ повришь, что я вытяну, наконецъ, душу изъ твоего тла.

Санчо замолчалъ изъ страха, чтобы Донъ-Кихотъ, чего добраго, не выполнилъ своей угрозы, видя, что онъ взбшенъ не на шутку.

Скажемъ теперь что это былъ за рыцарь, конь и шлемъ, замченные Донъ-Кихотомъ. Недалеко отъ того мста, гд находился онъ въ настоящую минуту, стояли почти рядомъ дв деревушки. Въ одной изъ нихъ — меньшей — не было ни аптеки, ни цирюльника; въ другой — большей — было то и другое. Цирюльникъ большей деревни служилъ своимъ искусствомъ обимъ, и въ настоящую минуту халъ въ сосднюю деревушку пустить кровь больному и обрить — здороваго. Отправляясь по этимъ дламъ, онъ взялъ съ собою тазикъ изъ красной мди; въ дорог его между тмъ захватилъ дождь, и вотъ, чтобы не испортить своей шляпы, вроятно совершенно новой, онъ и прикрылъ ее тазикомъ, отлично вычищеннымъ, и потому сіявшимъ за нсколько верстъ, халъ онъ за сромъ осл, какъ говорилъ Санчо, показавшимся очень легко Донъ-Кихоту срымъ въ яблокахъ конемъ, подобно тому какъ показался ему самъ цирюльникъ — рыцаремъ съ золотымъ шлемомъ; такъ все поражавшее его глаза легко преображалось въ его воображеніи въ разные предметы странствующаго рыцарства.

Едва лишь бдный цирюльникъ приблизился въ Донъ-Кихоту, какъ послдній, не сказавъ ему ни слова, кинулся на него во вою россинантовскую прыть, намреваясь, во мгновеніе ока, проколоть его насквозь. Готовясь, однако, встртиться съ нимъ грудь съ грудью; онъ нисколько, впрочемъ, не замедляя стремительности своего порыва, закричалъ цирюльнику: «обороняйся презрнная тварь, или отдай безъ боя то, что должно быть моимъ.» Несчастный противникъ его, очутившись нежданно, негаданно, лицомъ къ лицу съ стремившимся на него вооруженнымъ привидніемъ, чтобы избавиться отъ опасности, поспшно соскочилъ съ своего осла, и быстре лани пустился улепетывать черезъ поле; и долго, долго бжалъ онъ такъ, что кажется самый втеръ не могъ бы настичь его. Кинулъ онъ и тазъ свой, и все чего ни требовалъ отъ него Донъ-Кихотъ, который улыбнувшись сказалъ, что неврный этотъ какъ видно не дуракъ, потому что поступилъ подобно бобру, откусывающему собственными зубами, и бросающему въ добычу охотникамъ то, на что природный инстинктъ указываетъ ему, какъ на предметъ, за которымъ гонятся охотники.

Донъ-Кихотъ приказалъ Санчо подобрать шлемъ, и оруженосецъ, взвсивъ его въ рук, воскликнулъ: «клянусь Богомъ, тазикъ ничего себ, и стоитъ піастра, какъ мараведиса»; съ послднимъ словомъ онъ передалъ тазъ своему господину, который надлъ его сейчасъ-же себ на голову. Долго однако ворочалъ онъ его во вс стороны, отыскивая застежки, но какъ таковыхъ не оказалось, то потерявъ, наконецъ терпніе, онъ промолвилъ: «нужно думать, что у неврнаго, по мрк котораго выкованъ этотъ знаменитый шлемъ, голова была не маленькая; но хуже всего то, что отъ этого шлема осталась только одна половина.»