Дон-Кихот Ламанчский. Часть 1 (др. издание)

— Объ этой чуточк я ничего не говорю, отвчалъ Донъ-Кихотъ, но что до посредничества его въ любовныхъ длахъ, взятаго, само по себ, безъ всякихъ чуточекъ, то за это онъ не достоинъ галеръ, если только его не отправляютъ туда быть вашимъ командиромъ, потому что посредникомъ въ любви не можетъ быть всякій; для этого нужно человка ловкаго и умющаго хранить чужія тайны. Я нахожу притомъ, что подобные дятели могутъ быть весьма полезны во всякомъ благоустроенномъ обществ, если только они явятся изъ ряда людей порядочныхъ и образованныхъ. Слдовало бы даже создать, по моему мннію, особыхъ надзирателей, и точно опредлить число лицъ, предназначившихъ себя для этого занятія, подобно тому, какъ опредлено число торговыхъ маклеровъ. Этимъ можно было бы устранить на свт много зла, происходящаго единственно отъ того, что многіе берутся здсь не за свое дло. У насъ промышляютъ любовными тайнами люди невжественные и темные; безбородые юноши, безъ всякой опытности; разныя незначительныя женщины и мелкотравчатые лакеи, которые въ важныхъ случаяхъ, когда нужно ршиться на что-нибудь, теряются до того, что не съумютъ отличить своей правой руки отъ лвой, и даютъ супу простыть на пути отъ тарелки ко рту. Хотлось бы мн немного распространиться и доказать, почему важно обратить особенное вниманіе на людей столь необходимыхъ, во всякомъ хорошо организованномъ обществ, но теперь не время и не мсто. Когда-нибудь я передамъ мои мннія на этотъ счетъ человку съ значеніемъ и силой. Покамстъ же скажу, что тяжелое впечатлніе, произведенное на меня видомъ этихъ сдыхъ волосъ и этого почтеннаго лица, такъ строго осужденнаго за исполненіе нсколькихъ порученій влюбленныхъ, немного ослабилосъ обвиненіемъ его въ колдовств; — хотя я и убжденъ, что въ мір нтъ ни заговоровъ, ни очарованій, которые бы могли такъ или иначе направить нашу волю, какъ это думаютъ нкоторые простаки. Намъ дана свободная воля, которой не могутъ насиловать волхованія и травы. И то что приготовляютъ нкоторыя женщины по глупости, и нкоторые мущины изъ плутовства, вс эти напитки и варенія составляютъ чистйшій ядъ, сводящій съ ума людей, зря врующихъ, будто зелья могутъ заставить полюбить того, кто не любятъ. Все это, повторяю, чистйшій вздоръ, потоку что воля наша свободна.

— Ваша правда, ваша правда, воскликнулъ старецъ. И клянусь Богомъ, что относительно колдовства на душ моей нтъ никакого грха; вотъ за обвиненіе по любовнымъ дламъ, спорить не стану, но только я, право, не видлъ ничего дурнаго въ этомъ. Я заботился, единственно, объ удовольствіи людей; о томъ, чтобы жили они въ мир и согласіи, безъ споровъ и скорбей. Но это богоугодное желаніе не воспрепятствовало мн, какъ видите, отправляться туда, откуда я ужь не надюсь вернуться, вспоминая преклонныя лта мои и каменную болзнь, которая неустанно мучитъ меня.

Съ послднимъ словомъ онъ принялся такъ горько рыдать, и такъ разжалобилъ Санчо, что тотъ досталъ изъ кармана четыре реала и подалъ ихъ рыдавшему старцу.

Донъ-Кихотъ, продолжая между тмъ свои разспросы, обратился къ слдующему, который бойко отвтилъ ему: «отправляюсь я, сударь мой, за то, что ужь слишкомъ баловался съ двумя своими двоюродными сестрами, и съ двумя другими, тоже двоюродными сестрами, только не моими; и добаловались мы до того, что вышло тамъ какое то такое диковинное приращеніе родни, что самъ чортъ ничего не разберетъ. Призвали свидтелей, выкопали доказательства; похлопотать за меня было не кому, денегъ тоже не было; ну вотъ и присудили меня. На шесть лтъ отправляюсь, — слдовало мн, правда, жаловаться, да что длать, маху далъ. Ну, да ничего, я молодъ, жизнь долга, и всякому горю на свт можно пособить. Если у вашей милости есть что подать этимъ бднякамъ, то Богъ вознаградитъ васъ за это на неб, а мы здсь денно и нощно станемъ молиться за здравіе вашей милости, да продлитъ Господь жизнь вашу такъ долго, какъ того она стоитъ». Арестантъ этотъ былъ одтъ въ ученическое платье; и одинъ изъ конвойныхъ говорилъ, что онъ лихой балагуръ и знатокъ латыни.

Позади всхъ шелъ человкъ, лтъ около тридцати, хорошо сложенный и не дурной собой, только глядлъ онъ вамъ то странно, — однимъ глазомъ на другой, — и скованъ былъ иначе, чмъ другіе — цпью, которая обвивала его всего и оканчивалась двумя большими кольцами, — одно изъ нихъ было припаяно къ цпи, а другое обхватывало его шею въ род ошейника; отъ него внизъ до поясницы спускались два прута, съ замыкавшимися на замокъ желзными наручниками, такъ что каторжникъ этотъ не могъ ни приподнять рукъ надъ головой, ни опустить голову на руки. Донъ-Кихотъ полюбопытствовалъ узнать, почему на этомъ арестант больше цпей, чмъ на другихъ? «Потому», отвтилъ конвойный, «что онъ одинъ натворилъ столько преступленій, сколько не натворили вс остальные здсь каторжники вмст; это такой хитрый и дерзкій плутъ», добавилъ онъ, «что мы боимся какъ бы онъ не удралъ и теперь, скованный по рукамъ и ногамъ».

— Да что онъ сдлалъ такого ужаснаго, опросилъ Донъ-Кихотъ, если его не присудили ни къ чему большему, какъ къ работ на галерахъ?…