Дон-Кихот Ламанчский. Часть 1 (др. издание)

Въ такомъ положеніи находились дла, когда у Сервантеса зрлъ планъ подготовить ударъ рыцарскимъ романамъ. Мало извстный, покинутый человкъ, не имющій въ своихъ рукахъ другихъ средствъ, кром ума и пера, задумалъ направить свои силы въ уничтоженію заблужденія, до тхъ поръ существовавшаго, наперекоръ здравому смыслу и всевозможнымъ законамъ. Но оружіе, съ которымъ онъ вышелъ на борьбу съ безуміемъ, было обоюдоострымъ мечомъ, — оружіемъ насмшки и побда его была такъ совершенна, что со времени появленіи Донъ-Кихота не вышло ни одного рыцарскаго романа, не было даже издано вновь котораго-нибудь изъ старыхъ. Съ той поры и до нашихъ дней, говоритъ Тикноръ, они исчезли такъ совершенно, что, напротивъ, принадлежатъ теперь въ величайшимъ рдкостямъ и представляютъ единственный въ своемъ род примръ того, какъ сильнымъ умомъ и мткою насмшкою можно иногда уничтожить цлую втвь литературы, цвтущую и всми любимую, у народа великаго и гордаго. Какъ ни громаденъ, однакоже, былъ результатъ появленія Донъ-Кихота, тмъ не мене, на первыхъ порахъ книга не произвела всего ожидаемаго дйствія. Между испанскими историками литературы сохранилось преданіе, что Сервантесу только съ помощію хитрости удалось всучить книгу въ руки образованныхъ людей. Подъ заглавіемъ «Buscapie», онъ издалъ будто-бы брошюру, въ которой хотя и осторожно, но осязательно, далъ понять, что забавная, повидимому, книга заключаетъ дкую сатиру на важнйшихъ придворныхъ людей и преимущественно на любимца короля, герцога Лермы и Кальдерона «придворнаго». Если слухи эти справедливы, то они доказываютъ только, что Сервантесу хотлось привлечь публику лакомымъ кускомъ, а вовсе не то, чтобы сатира на королевскихъ придворныхъ была его настоящею цлью.

Остроумная критика цлые два столтія пыталась истолковать по своему Донъ-Кихота и навязать его автору тенденціи и взгляды, отъ которыхъ онъ былъ также далекъ, какъ его время отъ нашего. Только полнйшее неумнье оцнить произвольное и непроизвольное творчество Сервантеса могло привести къ подобнымъ абсурдамъ. Намреніе его заключалось, по всмъ вроятіямъ, въ томъ, чтобы показать противуположность между поэзіей и прозой въ человческой натур, или между геройствомъ и великодушіемъ съ одной стороны и холоднымъ эгоизмомъ съ другой, откуда и беретъ начало то заблужденіе, что онъ хотлъ изобразить дйствительную жизнь. Но, какъ сказалъ совершенно справедливо Тикноръ, метафизическія тонкости совсмъ не соотвтствуютъ духу его времени, которое не было нисколько склоннымъ такой общей и философской сатиры и, кром того, не соотвтствуютъ и личному характеру Сервантеса, насколько мы его знаемъ. Онъ былъ, повидимому, полонъ дружеской доврчивости и человческой доброты; а также и вся жизнь его противорчила лишающему бодрости отрицанію всего возвышеннаго и великаго, которое необходимо предполагается при такомъ объясненіи Донъ-Кихота. Критика, которая хочетъ быть справедливою, должна судитъ преимущественно по самому сочиненію, по собственнымъ словамъ писателя. Уже въ предисловіи къ первой части совершенно ясно говорится: «Сочиненіе это не иметъ никакой другой цли, кром той, чтобы уничтожить авторитетъ и уваженіе, какимъ пользуются рыцарскіе романы у читающей публики и вообще въ свт«, а черезъ десять лтъ Сервантесъ заключаетъ вторую часть словами: «У меня не было другаго намренія, какъ возбудитъ отвращеніе людей къ лживымъ и безсмысленнымъ сказкамъ, въ форм рыцарскихъ романовъ, значеніе которыхъ уже подорвано исторіею моего правдиваго Донъ-Кихота и скоро должно пасть окончательно». Почему-же намъ не врить этому заявленію автора, если мы знаемъ, какимъ значеніемъ пользуется въ Испаніи каждая отдльная втвь литературы?

Очевидно Сервантесъ хотлъ написать только сатиру противъ упомянутыхъ романовъ и предать ихъ общему осмянію, чтобы люди, убдившись въ ихъ нелпости, перестали придавать прежнее значеніе. Но перо генія, по остроумному замчанію Гейне, всегда выше его: оно захватываетъ гораздо больше его случайныхъ намреній и поэтому Сервантесъ, самъ ясно того не сознавая, написалъ великую сатиру противъ человческаго самообольщенія. Если съ нами согласятся въ этомъ, то мы допускаемъ смыслъ Сервантесова Донъ-Кихота, вычитанный въ немъ эстетикою: это произведеніе представляетъ борьбу между идеализмомъ и реализмомъ; длинный и тощій ламанхскій рыцарь есть воплощеніе идеальной восторженности вообще, а толстый оруженосецъ реальный разсудокъ и оба они въ тоже время представляютъ пародію собственнаго пафоса. Фиганръ видитъ даже въ Донъ-Кихот и его оруженосц не разногласіе между единичнымъ мечтателемъ и единичнымъ прозаикомъ, а вчную противуположность односторонняго идеализма и реализма и хвалитъ это сочиненіе, какъ настоящее художественное произведеніе, потому что въ немъ индивидуальность окраски соединяется съ универсальностью значенія.