Дон-Кихот Ламанчский. Часть 1

На другой день путешественники наши достигли того мѣста, гдѣ Санчо обозначилъ дорогу дрокомъ, при помощи котораго можно было бы найти Донъ-Кихота. Вскорѣ онъ открылъ его убѣжище и сказалъ своимъ спутникамъ, что имъ остается только переодѣться, если это къ чему-нибудь послужитъ, священникъ и цирюльникъ увѣрили предъ тѣмъ Санчо, что имъ необходимо перерядиться для спасенія его господина. Вмѣстѣ съ тѣмъ они строго на строго приказали ему не упоминать о нихъ въ разговорѣ съ Донъ-Кихотомъ, и въ случаѣ, если рыцарь, какъ этого слѣдуетъ ожидать, спроситъ у него, передалъ-ли онъ письмо Дульцинеѣ, то Санчо долженъ отвѣтить, что передалъ, но что эта прекрасная дама, къ несчастію не грамотная, могла отвѣчать только на словахъ, приказывая Донъ-Кихоту прибыть тотчасъ же въ ней, по весьма важному дѣлу, угрожая въ противномъ случаѣ разгнѣваться на его. Ко всему этому они добавили, что подобный отвѣтъ и то, что они сами намѣревались еще сказать ему, поможетъ имъ, какъ они надѣялись, возвратить рыцаря къ лучшей жизни, и заставитъ его, ни минуты не медля, отправиться въ путь, чтобы поскорѣе сдѣлаться королемъ или императоромъ; опасаться же, въ настоящую минуту, попытокъ съ его стороны сдѣлаться архіепископомъ было совершенно напрасно.

Все это Санчо, выслушавъ очень внимательно, постарался удержать у себя въ памяти, не преминувъ при этомъ поблагодарить нашихъ переряженныхъ друзей за ихъ обѣщаніе посовѣтовать Донъ-Кихоту не дѣлаться архіепископомъ, а оставаться при прежнемъ намѣреніи попасть въ императоры. Санчо полагалъ, что императоры могутъ щедрѣе награждать своихъ оруженосцевъ, чѣмъ странствующіе епископы. «Не мѣшаетъ мнѣ отправится однако впередъ,» сказалъ онъ, «и сообщить моему господину отвѣтъ его дамы, быть можетъ этого одного довольно будетъ, чтобы вытянуть его на свѣтъ божій безъ вашей помощи.» Всѣ согласились съ мнѣніемъ оруженосца и рѣшились ожидать это съ извѣстіями о Донъ-Кихотѣ. Санчо отправился наконецъ въ горы, оставивъ двухъ своихъ спутниковъ въ узкой лощинѣ, расположенной въ освѣжающей тѣни высокихъ скалъ и нѣсколькихъ деревьевъ, росшихъ на горныхъ покатостяхъ, посреди этой лощины журчалъ, изливаясь, сребристый ручей. Дѣло было въ августѣ, часа въ три пополудни; слѣдовательно въ очень жаркое время и года и дня. Все это дѣлало убѣжище нашихъ друзей очень пріятнымъ, и помогало имъ терпѣливо ожидать возвращенія Санчо. Расположившись мирно отдыхать въ тѣни, они неожиданно были удивлены и очарованы чистымъ, сладкимъ и нѣжнымъ голосомъ, раздавшимся вблизи ихъ. Они ни какъ не ожидали встрѣтить въ пустынѣ такого прекраснаго пѣвца, потому что хотя и говорятъ, будто среди лѣсовъ и полей, въ пастушьихъ шатрахъ, можно вчастую встрѣтить восхитительные голоса, но на дѣлѣ они существуютъ больше въ воображеніи поэтовъ, нежели въ дѣйствительности. Удивленіе друзей нашихъ было тѣмъ сильнѣе, что они услышали романсъ, вовсе не походившій на грубую пѣснь пастуха. Жилецъ пустыни незримо пѣлъ:

Что превратило жизнь мою въ мученье?
Презрѣнье.
Терпѣнье истощитъ какая мука?
Разлука.
Скорбь смертную въ груди моей ношу я,
Ревнуя.
Томиный ревностью, презрѣніемъ, разлукой,
Чѣмъ исцѣлюсь, какъ разлучусь я съ этой мукой?
Это жгучій ядъ въ мою вливаетъ кровь?
Любовь.
Кто гибель счастью моему и&рекъ?
Мой рокъ.
И кто низвергь меня во тьму Эреба?
Кто? небо.
Погибнуть мнѣ! возможна-ль тутъ борьба,
Когда разитъ любовь насъ, небо и судьба?
Что муки облегчитъ мои, какая сила?
Могила.
И что влюбленнаго освободитъ отъ плѣна?
Измѣна.
Убить въ насъ червь любви, что насъ незримо гложетъ
Безумье можетъ.
Болѣзнь мою, увы! лечить напрасно-бъ было:
Помогутъ ей безумье лишь, измѣна и могила.

Время, мѣсто, уединеніе, музыкальный голосъ невѣдомаго пѣвца, все погружало слушателей въ восторгъ и изумленіе, и какъ бы надѣясь вскорѣ услышать новую пѣснь, оба они не сказали ни слова. Спустя, однако, нѣкоторое время, обманутые въ своихъ ожиданіяхъ, они рѣшились узнать, кто этотъ чудесный пѣвецъ, но едва лишь приподнялись съ мѣста, какъ тотъ же самый голосъ запѣлъ опять: