Дон-Кихот Ламанчский. Часть 2 (др. издание)

Услышавъ это, другой бшеный, сидвшій напротивъ, быстро приподнялся съ старой рогожки, на которой онъ лежалъ совершенно голый, и закричалъ во все горло, спрашивая: какой это умникъ уходитъ изъ больницы, не въ мру окрпнувъ тломъ и душой?

— Это я! отвчалъ бакалавръ, мн не къ чему оставаться здсь посл той милости, которую Господь явилъ мн.

— Смотри, мой другъ! говорилъ ему полуумный, не сглазилъ бы тебя чортъ. Послушайся-ка меня и оставайся лучше здсь, чтобы не трудиться возвращаться назадъ.

— Я знаю, что я здоровъ и навсегда ухожу отсюда, сказалъ бакалавръ.

— Ты! ты здоровъ? ну Богъ теб въ помощь, воскликнулъ бшенный, только клянусь верховнымъ владычествомъ олицетворяемаго мною Юпитера, я поражу Севилью — за то, что она даруетъ теб свободу — такими ударами, память о которыхъ пройдетъ изъ вка въ вкъ; аминь. Или ты не вдаешь, безмозглый бакалавръ, о моемъ всемогуществ? Не вдаешь ли ты, что я громовержецъ Юпитеръ, держащій въ рукахъ моихъ громы, которыми могу разрушить и въ пепелъ обратить міръ. Но нтъ, я не до конца прогнваюсь на невжественный городъ; а ограничусь лишь тмъ, что лишу его на три года небесной воды, считая съ того дня, въ который произнесенъ этотъ приговоръ. А! ты здоровъ и свободенъ, а я остаюсь въ моей тюрьм полуумнымъ. Хорошо, хорошо, но повторяю: пусть знаетъ Севилья, что я прежде повшусь, чмъ орошу ее дождемъ.

Вс съ удивленіемъ слушали эту нелпицу, когда бакалавръ живо повернувшись къ капеллану и взявъ его за руки, сказалъ ему: «не обращайте, пожалуста, вниманія на угрозы этого полуумваго, потому что если онъ, богъ громовъ, Юпитеръ, то я, богъ морей, Нептунъ, и слдственно могу дождить на землю всегда, когда это окажется нужнымъ.

«Очень хорошо, очень хорошо», проговорилъ капелланъ, «но тмъ временемъ не нужно раздражать Юпитера, а потому, господинъ Нептунъ, потрудитесь вернуться въ вашу комнату, мы зайдемъ за вами въ другой разъ.»

Вс присутствовавшіе при этой сцен разсмялись изумленію капеллана; бакалавра же переодли въ прежнее платье, отвели въ его комнату, и длу конецъ.

— Такъ вотъ она, та исторія, сказалъ Донъ-Кихотъ, которая приходилась такъ кстати теперь, что вы не могли не разсказать ее. О, господинъ цирюльникъ, господинъ цирюльникъ! Неужели вы думаете, будто мы ужь такъ слпы, что дальше носа ничего не видомъ. Неужели вы не знаете, что вс эти сравненія ума съ умомъ, мужества съ мужествомъ, красоты съ красотой и рода съ родомъ всегда неумстны и не нравятся никому. Милостивый государь! я не богъ морей Нептунъ, и нисколько не претендую слыть человкомъ высокаго ума, особенно не имя счастія быть имъ, что не помшаетъ мн однако говорить всему міру, какъ опрометчиво онъ поступаетъ, пренебрегая возстановленіемъ странствующаго рыцарства. Увы! съ растерзаннымъ сердцемъ вижу я, что развращенный вкъ нашъ недостоинъ пользоваться тмъ неоцненнымъ счастіемъ, которымъ пользовались вка минувшіе, когда странствующіе рыцари принимали на себя заботы оберегать государства, охранять честь молодыхъ двушекъ и защищать вдовъ и сиротъ. Нын же рыцари покидаютъ кольчугу и шлемъ для шелковыхъ и парчевыхъ одеждъ. Гд теперь эти богатыри, которые всегда вооруженные, верхомъ на кон, облокотясь на копье, гордо торжествовали надъ сномъ, голодомъ и холодомъ? Гд, въ наше время, найдется рыцарь, подобный тмъ, которые посл долгихъ, утомительныхъ странствованій по горамъ и лсамъ, достигнувъ морскаго берега, и не находя тамъ ничего, кром утлаго челнока, безстрашно кидались въ него, пренебрегая яростью волнъ, то подбрасывавшихъ къ небу, то погружавшихъ ихъ въ пучину океана; что не мшало этимъ рыцарямъ приплывать на другой день къ незнакомой земл, удаленной отъ ихъ родины тысячи на три миль и обезсмертить себя тамъ подвигами, достойными быть увковченными на чугун и мрамор? Праздность и изнженность властвуютъ нын надъ міромъ и позабыта древняя доблесть. Гд встртимъ мы теперь рыцаря мужественнаго, какъ Амадисъ, гостепріимнаго, какъ Тирантъ Блый, самоотверженнаго, какъ Родомонтъ, мудраго, какъ король Сорбинъ или Пальмеринъ Англійскій, предпріимчиваго, какъ Рейнальдъ, изящнаго, какъ Лисвартъ Греческій, столь израненнаго и столькихъ изранившаго, какъ Беліанисъ, непобдимаго, какъ Роландъ, очаровательнаго, какъ Рожеръ, предокъ герцоговъ Феррарскихъ, какъ говоритъ объ этомъ въ своей исторіи Турпинъ. Вс они и съ ними много другихъ, которыхъ я могъ бы поименовать, составили славу странствующихъ рыцарей, и къ рыцарямъ, къ ихъ несокрушимому мужеству, я совтовалъ бы теперь воззвать королю, если онъ ищетъ врныхъ слугъ, которые шевельнули бы бородами турокъ. Но, я долженъ сидть въ моей кель, изъ которой запрещено мн выходить; и если Юпитеръ, какъ говоритъ синьоръ Николай, не хочетъ дождить на насъ, то я сижу здсь затмъ, чтобы дождить на себя всегда, когда мн вздумается. Говорю это въ тому, дабы многоуважаемый господинъ цирюльникъ зналъ, что я его понялъ.

— Вы напрасно сердитесь, замтилъ цирюльникъ, видитъ Богъ, я не желалъ огорчить васъ.

— Напрасно или не напрасно — про то мн знать, отвчалъ Донъ-Кихотъ.