Дон-Кихот Ламанчский. Часть 2 (др. издание)

— Какого острова ему здсь нужно, кричала экономка, что это какой-нибудь лакомый, състной кусокъ этотъ островъ, что-ли?

— Лакомый то лакомый кусокъ, отвчалъ Санчо, только не състной, а такой, который стоитъ четырехъ городовъ и цлой провинціи.

— Но тебя не пустятъ сюда, невжа, грубіянъ, продолжала экономка, ступай пахать землю и позабудь о своихъ небывалыхъ островахъ.

Священникъ и цирюльникъ отъ души смялись слушая этотъ забавный споръ, но Донъ-Кихот, хорошо зная своего оруженосца, боялся, чтобы онъ не далъ, по своему обыкновенію, воли языку, и остановивъ экономку приказалъ впустить Санчо. Въ ту же минуту священникъ и цирюльникъ простились съ своимъ другомъ, отчаяваясь въ его излеченіи. Они видли, что теперь онъ больше, чмъ когда-нибудь зараженъ своимъ проклятымъ рыцарствомъ.

— Вспомните мое слово, говорилъ священникъ цирюльнику, если другъ нашъ не пустится въ новыя странствованія въ ту минуту, когда мы меньше всего будемъ этого ожидать.

— Непремнно. Но меня не столько удивляетъ помшательство господина, сколько наивность его оруженосца, который такъ вбилъ себ въ голову этотъ островъ, что его ничмъ не вышибешь теперь изъ нея, отвтилъ цирюльникъ.

— Да хранитъ ихъ Богъ. Мы же не перестанемъ ни на минуту слдить за ними, и посмотримъ чмъ кончатся сумазбродства рыцаря и его оруженосца, этихъ двухъ людей какъ будто созданныхъ другъ для друга, такъ что глупость одного дополняетъ сумасшествіе другого.

— Ваша правда, интересно знать, что выдумаютъ они теперь, оставшись вмст.

— Мы узнаемъ это отъ домашнихъ нашего друга, отъ нихъ ничто не ускользнетъ.

Между тмъ Донъ-Кихотъ запершись съ своимъ оруженосцемъ говорилъ ему:

— Санчо! грустно мн было узнать, что ты всюду говоришь, будто я насильно оторвалъ тебя отъ твоей семьи, точно я самъ не покидалъ своей. Мы вмст ухали, странствовали по одной дорог, испытывали одну и туже участь; и если тебя подбрасывали одинъ разъ на одял, то меня чуть не сто разъ били палками; вотъ единственное преимущество, которое я имлъ передъ тобой во все время нашихъ странствованій.

— Оно такъ и должно быть, отвчалъ Санчо, потому что, по вашимъ собственнымъ словамъ, вся горечь приключеній должна быть выпиваема рыцарями, а не оруженосцами ихъ.

— Ты ошибаешься Санчо, сказалъ рыцарь, вспомни эти олова: quando caput dolet…

— Я не знаю иныхъ языковъ, кром своего природнаго, перебилъ Санчо.

— Когда страдаетъ голова, съ ней страдаетъ все тло, замтилъ Донъ-Кихотъ. Я, господинъ твой. Голова тоuо тла, часть котораго составляешь ты, мой слуга; поэтому претерпваемое мною страданіе должно отразиться на теб, какъ твое на мн.

— Оно то должно быть такъ, но только когда меня, несчастный членъ какого то тла, подкидывали на одял, голова моя прогуливалась тогда за стнами двора, глядя на мои воздушныя путешествія, и не ощущая при этомъ ни малйшей боли. Между тмъ, я думаю, что если члены извстнаго тла должны страдать при страданіи головы, то и голова, въ свою очередь, должна была бы страдать при всякомъ страданіи частей ея тла.

— Неужели-же ты думаешь, Санчо, что я смотрлъ хладнокровно, какъ тебя подкидывали на одял? Не думай и не говори этого, мой другъ; будь увренъ, что я страдалъ въ эту минуту больше тебя. Но потолкуемъ объ этомъ когда-нибудь на свобод. Теперь, Санчо, скажи мн откровенно, что говорятъ обо мн наши крестьяне, дворяне, рыцари? Что думаютъ они о моихъ подвигахъ, о моемъ самоотверженіи, о моемъ намреніи воскресить странствующее рыцарство. Разскажи подробно все, что слышалъ ты обо мн, не пріукрашивая, не добавляя и ничего не убавляя, помня, что врный слуга долженъ говорить своему господину всегда и везд голую правду; и знай, мой другъ, что еслибъ обнаженная истина всечасно возставала предъ сильными міра сего, то мы жили бы въ золотомъ вк, называемомъ и безъ того золотымъ, по сравненію его съ вками минувшими. Помни это, Санчо, и отвчай прямо на мои вопросы.

— Извольте, но только не сердитесь когда я вамъ скажу, безъ всякихъ украшеній все, что я слышалъ о васъ.

— Говори откровенно, и я не думаю сердиться на тебя.

— Такъ скажу я вамъ по правд: вс говорятъ, что вы рехнулись, да и я вмст съ вами. Дворяне говорятъ, будто вы не имли права прибавлять къ вашей фамиліи донъ и называть себя рыцаремъ, владя всего на всего четырьмя виноградными деревьями и нсколькими десятинами земли съ рвомъ спереди и позади; рыцари очень недовольны, что въ нимъ присталъ простой гидальго, особенно т изъ нихъ, которые не только въ рыцари, да не годятся и въ оруженосцы, которые чистятъ сажей сбрую и заштопываютъ чернымъ шолкомъ свои зеленые носки.

— Это меня не касается. Я всегда прилично одтъ и никогда не ношу платья съ заплатами; съ дырами, быть можетъ, но только съ дырами, сдланными оружіемъ, а не временемъ.

— На счетъ же вашего мужества, благородства и вашихъ подвиговъ, мннія розны: одни говорятъ, что вы довольно забавный полуумный; другіе — что вы храбры, но безтолковы; третьи — что вы благородный сумазбродъ; вс же, вообще, такъ хорошо честятъ васъ, какъ лучше и придумать нельзя, еслибъ даже захотть.