Дополнительное расследование (т.2)

На нем были надеты широкая куртка и брюки из легкого коричневого меха и уже знакомые мне медвежьи сапоги с отполированными когтями.

Умрун примостился у его ног и на приветственные возгласы отвечал частыми кивками своей иссохшей, как старая еловая шишка, головы.

С нами не было лишь того, стриженого, которого я видел в роскошном зале Зимагора. И вообще с тех пор я его не встречал, будто он и не существовал вовсе. Только Умрун поспевал всюду и везде, будто одновременно существовал в нескольких экземплярах.

Мне противно было смотреть на это унизительное зрелище, и я, не подходя к толпе, стоял у скалы, прислонившись к серому камню, наблюдал за происходящим.

Люди галдели, что-то выкрикивали, протягивая руки к каменному трону гиганта. Видны были их возбужденные лица, смуглая кожа которых отливала каким-то серым, землистым глянцем. Я насчитал около сорока человек. Женщины держались отдельно, какой-то жалкой стайкой. Их было совсем мало — человек шесть, старых и согбенных, с лицами, напоминавшими печеную картошку.

Среди них выделялась маленькая Кыйдик, как выделяется свежее, тугое яблоко среди увядших плодов. Какая судьба ждет ее здесь? Ведь и эти иссохшие старухи, что припали к земле подле нее, тоже когда-то были юны и полны сил. Куда ушла их жизнь? Во имя чего держит это племя в подземелье рыжий гигант?

Между тем Зимагор, не поднимаясь со своего широкого ложа, заговорил, и наступила почтительная тишина. Только голос гиганта то гудел, то рокотал, подобно грохоту бубна, и эхо повторяло за моей спиной в зеве пещеры его слова.

Из его довольно сумбурной речи можно было понять, что скоро он даст этим людям новую жизнь, что он победит всех земных и небесных кинров, и тогда мужчины могут взять у других племен много мамок, и вся земля, все звери, птицы и рыбы будут принадлежать только им одним.

Потом он махнул рукой, и люди, поднявшись с колен, отошли в сторону и расселись на земле, образовав широкий круг.

Тотчас несколько человек возвратились в пещеру, вынесли оттуда объемистый котел с дымящимся коричневатым мясом. Куски были почти сырые, с них стекала жирная кровянистая юшка, затекая за рукава халатов. Ели торопливо, надрезая ножами кусочки мяса почти у самых губ.

Перед Зимагором поставили огромную, похожую на таз глиняную миску жареной нерпичьей печени.

По мере того, как пустел один котел, из пещеры выносили новый. И люди молча, будто делали что-то важное и священное, опустошали его, благоговейно посматривая на своего повелителя.

Этот праздник у них так и назывался — день совместной еды. Позже я узнал, что только по праздникам горные люди могли видеть своего повелителя. Считалось, что в иное время он бьется с многочисленными врагами и скоро уже победит их всех.

Пиршество продолжалось, а я все стоял у зева пещеры, чувствуя голод и стыд за свое бессилие перед могуществом рыжего гиганта.

Увидев меня, Зимагор призывно махнул рукой.

— Садись ешь, — указал он на место рядом с собой.

Головы аборигенов с любопытством повернулись в нашу сторону. Это было чем-то из ряда вон выходящим — есть вместе с Великим Курном, ибо даже Умрун сидел у общего котла. Что мне оставалось делать? Я покорно взял кусок печени. Блюдо было на редкость вкусным. Чувствовалось, что в него положены какие-то приправы. Вероятно, Зимагор имел немалый запас продуктов, которые простым смертным употреблять не полагалось.

После печени подали ароматный мясной бульон и наконец что-то вроде брусничного компота.

Потом Зимагор подал какой-то знак не спускавшему с него глаз Умруну. Тот извлек из-под халата кожаный мешочек и подал его Лауласу. Старик, приняв мешочек, поклонился Зимагору. Развязав шнурок, он понюхал содержимое и направился к женщинам.

Первая из них, вероятно самая старшая, приняла мешок, поклоном головы поблагодарила Лауласа и, взяв из него щепоть чего-то, снова возвратила мешок старику. «Табак!» — догадался я, увидев, как женщина вынула из-за пазухи длинную курительную трубку.

Старик подходил не к каждому. Видимо, и здесь существовала какая-то определенная табель о рангах.

Над поляной поплыли синие дымки от трубок, которые мужчины и женщины передавали друг другу торжественно и бережно, будто великую драгоценность.

Лаулас передал кисет Умруну, и тот, набив свою трубку, с поклоном положил его перед Зимагором.

— Кури, — кивнул мне Зимагор. — Умрун, дай ему свою трубку!

— Не курю, — ответил я гиганту, с омерзением глядя на желтые длинные зубы старика, сжимавшие черный мундштук.

— И напрасно, — прохрипел Зимагор. — Табак веселит душу не меньше, чем водка. Мои люди в этом знают толк.

Несколько человек из тех, что были моложе других, поднялись из общего круга и, подойдя к нам, пали на колени, склонив головы до земли. Они что-то быстро и просительно говорили, то приподнимая головы, то вновь припадая к земле.

— Ладно, я подумаю, — лениво процедил сквозь зубы рыжий гигант и раздраженно махнул рукой.

Мужчины торопливо отползли от каменного трона.

— Что они говорили? — спросил я, несколько осмелев и убедившись, что Зимагор не делает никаких попыток чем-либо унизить или оскорбить меня.