Дорога, которой нет

Степан Андреевич прикатил именно в тот момент, когда Ирина затеяла стирку. Она, в ситцевом халатике с оторванной нижней пуговицей, таком старом, что на нем сошла вся краска с розовых бутонов, в жуткой косынке с лошадью, стояла во дворе и ожесточенно терла Женины штанишки на стиральной доске, пока Гортензия Андреевна одной рукой качала Женину коляску, а другой пыталась приобщить Володю к стихам Чуковского. Но сын, раздобыв где-то гаечный ключ, оставался равнодушен к поэзии, а упорно пытался открутить колесо велосипеда Егора. Сам Егор вместе с Тимуром носил воду в баню.

Ирине было неловко стоять перед великим человеком такой раскрасневшейся, вспотевшей, с мокрыми руками, но гнать Степана Андреевича было в текущей ситуации нехорошо. Из присутствующих он лучше всех знал Наталью Борисовну, наверняка больше всех скучал по ней, поэтому ничего не оставалось, кроме как зарыть топор войны, пригласить человека в гости и рассказать, как идут поиски.

Никитин, очевидно, был от природы лишен не только совести, но и чувства такта, потому что, видя, как все заняты, тем не менее зашел в калитку и вольготно расположился на крылечке рядом с Гортензией Андреевной. Больше того, нагло протянул руки к Володе, и сын вдруг пошел к нему, уселся на колени, потряс перед носом гаечным ключом и сообщил, что это именно гаечный ключ, на случай, если у гостя оставались какие-то сомнения.

Ирина даже обиделась немножко. Конечно, они не говорили Володе, что презирают Никитина, но сын никогда не ластился так к посторонним людям, предпочитая тактику сдержанного достоинства. «Не хватает деда, – вздохнула Ирина, изо всех сил отжав штаны и бросив их в тазик с чистой водой для полоскания, – что поделать, наши деды погибли на войне, а новые еще не состарились. А это, наверное, так здорово, когда у тебя есть дед с седыми усами и желтыми от табака пальцами, который водит тебя в зоопарк и покупает мороженое втайне от мамы с папой. Который, пока вся женская часть семьи лежит в обмороке от твоей разбитой коленки, говорит «ничего, дело житейское» и прикладывает подорожник, предварительно облизав его, чтобы лучше держался. И коленка волшебным образом заживает за два дня. Дед, у которого ремень всегда наготове, но ты знаешь, что он никогда не пустит его в ход. Который говорит «давай, бабка, жрать» и смотрит так, что ты понимаешь, любовь с годами не проходит, хотя ничего еще не знаешь ни о любви, ни о годах. Нет, не было у нашего поколения таких дедов, и у нынешнего не будет. Разве что сами они станут такими в далеком будущем… Если не будет войны».

Извинившись за свой непрезентабельный вид, хотя что извиняться, когда гость пришел без спросу, Ирина как могла мягче сказала, что теперь дело приняло официальный оборот, соответственно любые частные инициативы ее старых друзей будут выглядеть подозрительно, так что она о судьбе Натальи Борисовны знает не больше любого другого обитателя дачного поселка.

– Это да, Ирочка, это да, – протянул Никитин, качая Володю на ноге. Ребенок балдел, иначе не назовешь. – Собственно, я зашел справиться, не появлялись ли родственники.

– Так у них вроде бы нет родных, – буркнула Ирина, выжимая очередную постиранную одежку. Небо хмурилось, и она спешила, чтобы сбегать на мостки прополоскать начисто, пока не пошел дождь.

– Ну как же, Ирочка, а двоюродный брат? Мне хотелось бы убедиться, что он извещен об исчезновении сестры. Насколько я могу судить, их связывали довольно теплые отношения.

– Милиция обзванивала всех по записной книжке, наверное, ему тоже сообщили.

– В таком случае он должен быть здесь, – Никитин вздохнул и поудобнее посадил Володю на коленке, – с другой стороны, у Наташеньки была отменная память, она знала наизусть все важные номера, вполне могла не записать телефон брата.

– Когда-то я тоже все держала в голове, – улыбнулась Гортензия Андреевна, – а после пятидесяти все… Всегда в сумочке ручка и записная книжка.

– Ой, не говорите, – Никитин сокрушенно покачал головой, – сколько прекрасных мыслей, сколько точных фраз кануло в Лету из-за моей самонадеянности. Кажется, ах, какая замечательная идея, такая прекрасная, что забыть ее просто невозможно, а доходишь до письменного стола и с ужасом обнаруживаешь, что где-то она по дороге потерялась.

С этими словами Никитин наклонился к Володе, который настойчиво звал его разобрать велосипед старшего брата, а Ирина с Гортензией Андреевной переглянулись. Видимо, дистанция от места появления идеи до письменного стола каждый раз была немаленькой, и Никитин растерял подавляющее большинство своих прекрасных мыслей.

– Ах, дети, какая это радость, – сказал Степан Андреевич растроганно, – жаль только, что они так быстро вырастают, из очаровательных карапузов превращаются во взрослых мужчин, и уж не возьмешь их на ручки, не расцелуешь в пухлые щечки… А попробуешь, так уколешься о трехдневную щетину. Ловите момент, Ирочка, ловите момент.

– Ловлю, ловлю, – кивнула Ирина.