Дорога пряности

Мы переходим из комнаты в комнату, осматриваясь в ошеломленном, испуганном молчании. В доме даже царит уютное тепло, хотя нигде не горит огонь. И пусть здесь есть кровати с расшитыми бисером одеялами и мягкими подушками, мы предпочитаем устроиться на ковре в гостиной. Реза и Фей сдвигают свои походные постели и лакомятся скромной добычей из фруктов вдали от меня и Тахи. Он все еще внимательно изучает замки на окнах и дверях. У меня особо нет аппетита, поэтому я устраиваюсь в углу, скидываю сапоги, а потом, пока остальные не смотрят, тайком приподнимаю тунику. Под ребрами тянется рваная, покрытая коркой рана – видимо, напоролась на камень, когда упала. Не то чтобы она была длинной или слишком широкой, но ее нужно зашить, чтоб зажила и не загноилась. Делать это будет больно, а показывать слабость перед отрядом я не хочу. Придется подождать, пока все заснут.

Я осторожно опускаю тунику и забираюсь под одеяло. Фей и Реза тоже сворачиваются калачиком. Реза отпускает очередную шуточку, Фей тихо хихикает. Все это убаюкивает, погружает мое измученное тело в сон, однако едва рядом раздается шелест, я заставляю себя кое-как разлепить глаза. Таха постелил себя рядом со мной и стоит спиной. Я смотрю, как он аккуратно снимает дорожный плащ и расстегивает кожаный доспех, раздевается до шальвар и легкой бежевой туники, облегающей мускулистые плечи. Таха поворачивается, и в дрожащем свете свечей я различаю на его челюсти тень синяка – там, куда я сегодня врезала.

Когда Таха со вздохом ложится, я притворяюсь спящей. Жду несколько мгновений и лишь тогда снова бросаю на него взгляд из-под опущенных ресниц. Словно изучаю опасного зверя из-за ограды. Таха устраивается, закинув руку за голову, туника распахнута на груди. Второй рукой он теребит деревянную подвеску в виде сокола, которая висит у него на шее на кожаном шнурке. Когда Таха такой тихий, никем не командует и не подчиняется приказам отца, я начинаю различать в его суровых глазах то, чего никогда не ожидала увидеть: вольные мысли и чувства, беспокойный, бурлящий океан. Накатывают волны, и меж ними мелькает тревога. Страх и, может, даже сомнение. Или мне кажется, что я все это замечаю – хочу замечать, – чтобы хоть как-то уговорить себя, что я не вверяю свою безопасность в руки незнакомца с неизвестными мне намерениями.

Таха хмурится мыслям и отпускает кулон, похожий на фигурки, которые вырезал Афир. Затем поворачивается ко мне, и, что бы значимого ни происходило у него в голове, все кончено.

Я закрываю глаза, растворяюсь в тишине. А потом, когда убеждаюсь, что Таха заснул, сажусь, подтаскиваю к себе сумку и достаю небольшой лекарский набор. Действуя так бесшумно, как только возможно в человеческих силах, я откупориваю обеззараживающий настой, но все же чем-то умудрясь разбудить Таху. Или же он тоже лишь притворялся спящим.

– Ты ранена, – шепчет он и поднимается.

Проклятье.

– Упала же. Не беда.

Таха бросает взгляд через плечо на Фей и Резу. Обнаружив, что те спят, он снова смотрит на меня. И передо мной вновь тот юноша, с которым я сразилась на мечах. Не суровый и высокомерный, а немного уязвимый, в его броне проступает та самая трещинка.

– Дай-ка посмотрю.

– Я же сказала, не беда.

Выливаю немного настоя на повязку. Таха кладет ладонь на мое запястье:

– Позволь мне помочь. Я зашивал много ран, даже серьезных.

– Мне не нужна твоя помощь, – хриплю я, и сердце колотится в груди. – Какое тебе вообще до меня дело?

Таха все равно забирает у меня повязку.

– Ох, духи, я слышал, что ты упрямее, чем гора, но думал, это преувеличение. Имани. – Он придвигается ближе. – Ты хочешь, чтобы все было правильно, или нет?

– Кто сказал, что я упряма? – бормочу я.

Таха выжидающе смотрит. Я колеблюсь, меня оглушает грохот собственного пульса. Чтобы Таха – и штопал мне рану? Прикасался ко мне с такой заботой? Не знаю, почему одна мысль заставляет меня трепетать. Может, все два года я лишь лгала самой себе, что мне плевать на отсутствие внимания со стороны Тахи.

Я неохотно задираю тунику:

– Ладно.

Таха придвигается еще ближе и мягко прикасается к моему телу теплыми кончиками пальцев, удерживая меня неподвижно.

– Ты же не против? – тихо спрашивает он.

На его скулах проступает бледный румянец.

– Нет, – пищу я, и сердце подпрыгивает в груди.

Таха кивает и принимается промокать рану. Больно просто демонически, меня словно пронзают тысячи крошечных кинжалов. Я втягиваю воздух сквозь стиснутые зубы и устремляю повлажневший взгляд в потолок. Таха прочищает горло.

– Хотел извиниться за то, что случилось с Бадр. Ты права, я слишком гнал лошадей и… – Он сглатывает. – Я не хотел лишать ее жизни. Я поступил так лишь потому, что это было нужно. Твой отец – величайший коневод в Калии. Ты же знаешь, что большинство лошадей не оправляются от открытых переломов.

Я молча киваю. У меня перехватывает горло, сжимает виски. Неожиданное признание лишает дара речи настолько, что я даже забываю про боль.