Дорога пряности

Я тереблю нитку в рукаве, вспоминая обвинения, которые мне швырнули в лицо Таха и остальные у входа в Долину:

– Афир говорил, почему начал ее красть?

– Чтобы тайно переправлять повстанцам в Алькибу.

– А вовсе не потому, что стал одержим волшебством? – уточняю я.

Кайн качает головой:

– Он наслаждался волшебством, как и любой другой человек, но оставался над собой властен.

Именно это мне сказала Амира. И почему я вообще сомневалась в ее словах? Мы всей семьей видели первое испытание Афира в Ордене чародеев. Тогда брат был единственным в своей когорте, способным проявить подобие. Он смог перекинуться в маленького льва всего на минуту, но для него это была минута полной власти над собой – и невероятной гордости для наших родителей. Афир не срывался обратно на человеческий облик, ему не нужно было оставаться неподвижным, чтобы удержаться, как это бывает у новичков. Он без труда поддерживал принцип «разум превыше волшебства». Духи, он даже умудрился так зарычать, что собравшиеся семьи вздрогнули и рассмеялись. Как и тетушку Азизу, я всегда считала брата воплощенным мастерством, а думать иначе начала, наверное, лишь потому, что отчаянно нуждалась в объяснении загадочных краж и исчезновения. Мысль о маминой сестре напоминает мне кое о чем еще. Самый важный вопрос уже вертится на языке – не отмечал ли Афир, что ему помогала тетушка? – но я не могу его задать. Слова застревают в горле, словно короткое лезвие.

– Как-то ты встревожена, Гроза, – говорит Кайн.

– Ты когда-нибудь чувствовал, будто знаешь кого-то не так хорошо, как тебе казалось раньше? – тихо спрашиваю я.

– Да, и за свою ошибку я горько поплатился.

Джинн вновь останавливается у окна, омытый холодным светом луны. Тот словно делает Кайна еще более неземным, невероятно красивым, неким образом углубляет черноту его глаз, усиливает опасность, что в них таится. Комнату наполняет тот же запах, который я уловила в Запретных пустошах: огонь и разруха.

– Видишь ли, я не всегда был таким, – произносит джинн. – Бессильным.

Знаю, что лучше не поддерживать подобную тему, как бы сильно это чудовище меня ни заинтриговало, однако меня терзает ненасытное любопытство, я жажду разузнать о нем побольше.

– Правда?

– Да. Когда-то я обладал волшебством, как ты. Его украл кое-кто очень мне дорогой, кому, как я думал, я мог доверять… Кое-кто, знавший, как важно для меня волшебство, но желавший меня ранить. С тех пор я слаб, жалкая тень былого себя.

Меня вдруг терзает боль, не имеющая физического источника, и я думаю об Афире и тетушке. Тех, кого я люблю и кому доверяю. Тех, кто никогда бы не стал скрывать от меня правду… так ведь?

– И ты ненавидишь этого кое-кого? – спрашиваю я.

Матовое стекло скрывает город, но Кайн смотрит туда, где в небе висит луна.

– Ненавижу каждый день на протяжении уже тысячи лет.

Тысячи лет. Кайн не просто стар. Он древний, существо вне времени.

– Как у тебя отняли волшебство?

– Если у тебя забрать мисру, волшебство иссякнет. У меня забрали источник.

– Но разве нет способа его вернуть?

Тонкие черты его лица искажает ярость.

– Некоторые вещи, однажды отнятые, уже не вернуть. Некоторые вещи, однажды сломанные, остаются сломанными навсегда.

Чувствую укол вины. Я думала, Кайн – демон, не более, предающийся разгулу, сеющий зло и предлагающий дешевые развлечения. Но услышать такое… Он прожил множество жизней до меня, он познал потерю и страдание. А другие джинны такие же? Меня как Щита учили никогда, ни при каких обстоятельствах не пытаться понять чудовище. Что, если все не так?

– Зачем ты все это мне рассказываешь?

– Считай жестом доброй воли. – Кайн бросает на меня взгляд искоса. – Может, собственного волшебства у меня нынче нет, но я много знаю о разных его видах. Я мог бы подсказать, как усилить твое.

Кайн ждет от меня ответа, но я неспособна даже языком пошевелить, настолько меня раздирает от этого разговора. Джинн отходит от окна.

– Твоя способность перевоплощать клинок впечатляет. Но ты могла бы достичь большего.

– Как? – слабым голосом спрашиваю я.

Кайн останавливается в жалком шаге от меня:

– Я мог бы научить тебя становиться клинком, сливать с ним душу. Даже превращать в другие предметы.

От радостного возбуждения по спине пробегают мурашки. Кайн смахивает в сторону прядь волос, упавшую мне на щеку.

– Зачем довольствоваться состязанием с этим посредственным мальчишкой, Тахой, за звание лучшего Щита? – проникновенно мурлыкает Кайн темно-медовым голосом, проводя холодным пальцем по моему подбородку. – Я знаю, что жажда волшебства течет в крови прославленного рода Бейя. И ты, в конце концов, дитя своих предков. Но я мог бы сделать тебя величайшей из когда-либо живших чародеев, великолепнее их всех. Ты бы этого хотела?

Да, хочу крикнуть я с такой силой, что меня это пугает. Нет, вопит другой голос внутри, он сбивает тебя с пути истинного, как сбил с пути Афира. Я знаю это, и все же во мне стремительным вихрем бушует темное желание. Я должна всеми силами ему противиться, бороться с джинном и его порочными искушениями, но я все равно чувствую слабость.

– Ты зло, – шепчу я.