Достопамятная жизнь девицы Клариссы Гарлов

По истинне, дражайшая моя, справедливость требует признаться, что г. Ловелас имеет вид оказывающий сродное ему достоинство, которое надменность и наглость не токмо в нем делает бесполезными, но совершенно неизвинительными. И так сия обманчивая приятность изъявляемая им в улыбке, в речах и во всех его обращениях, покрайней мере тогда, когда он желает нравиться, не ясно ли показывает, что он рожден с невинными склонностями, и что по природе он не был столько жесток, столько стремителен, и столько нагл, каковым статься может от столь худого сообщества сделался? Ибо впрочем его физиономия показывает его простосердечие, и могу сказать, честность. Не думаешь ли и ты так, дражайшая моя? И так на всех сих видимых вероятностях, я основываю надежду о его исправлении.

Но я весьма удивляюсь, чтоб с столькими благородными качествами, с толь великим познанием о людях и книгах, с столько образованным разумом, может он находить удовольствие в таком сообществе, коего начертание я тебе сделала, и в собеседовании возмущающей наглости, недостойной его дарований и всех естественных и приобретенных его качеств. Я предполагаю тому токмо одну причину, и к несчастью моему она не изъявляет величественной души то есть; его тщеславие, приносящее ему смеха достойную честь видеть себя начальником над избранными им товарищами. Как можно любить и ощущать удовольствие от таких похвал, которые происходят от столь презрения достойного источника!

Г. Белфорд вздумал ему изъявить почтение, которое принудило меня немедленно оставить сие обидное для меня собрание.,,Щастливый человек! сказал он ему, по случаю некоторых ласкательств гж. Синклер, которые были одобрены девицею Партиньион, вы столько одарены разумом и бодростью, что нет ни женщины ни мужчины, которой бы мог противустоять вам.,, Говоря сие г. Белфорд смотрел на меня. Так, дражайшая моя, он смотрел на меня с некоею улыбкою, а потом обратил свои взоры на своего друга. И так все собрание, мужчины и женщины, вдруг обратились на твою Клариссу. По крайней мере сердце мое то чувствовало; ибо едва осмеливалась я поднять свои глаза.

Ах дражайшая моя, еслиб те женщины, коих почитают влюбленными в какого человека, [в сем то я теперь нахожусь положении, ибо какой другой причине можно приписать мой побег, которой полагают произвольным?] в состоянии были рассуждать о той гордости, которую они в нем питают, и о том уничижении, которое навлекают на себя; о ложном благочестии, о безмолвном презрении, о наглых улыбках и злобных изъяснениях, коим они подвергаются со стороны осуждающих людей его пола; то какого бы презрения не ощущали они к самим себе? И насколько смерть со всеми своими ужасами, казалась бы им предпочтительнее сего чрезвычайного уничижения? Ты можешь теперь видеть, для чего не могу я более пространно говорить о всех обстоятельствах сего разговора.

ПИСЬМО CLV.

КЛАРИССА ГАРЛОВ К АННЕ ГОВЕ.

В Понедельник в полночь.

Со мною случилось весьма странное приключение, которое приводит меня в затруднение и сожаление.

В сию минуту гж. Синклер меня оставила, будучи весьма не довольна тем, что не получила от меня ею требуемаго. Ее дом наполнен некоторыми госпожами, кои приехали посетить ее племянниц, но как уже наступила ночь, не позволяющая девице Партиньион подвергаться опасности на улицах Лондона; то она пришла меня просить, дабы я позволила сей молодой особе препроводить сию ночь у меня.

Хотя ее просьба состояла в самом простом деле; но мой ответ показался ей жестоким и мало обязательным: в то время как она изъяснилась; то мне вдруг пришло на мысль, что я здесь всеми людьми почитаема как иностранка; что я не имею здесь ни единого собственного моего человека, или кого ни есть другого, о котором бы имела хорошее мнение; что в сем доме находятся четыре человека весьма распутного свойства, явные соучастники самого г. Ловеласа, и чрезвычайно предприимчивые люди; все они, сколько я могу о том судить, по громкому шуму их радости, как скоро я от них удалилась, упивались напитками; что девица Партиньион не столь робкая особа, как мне о ней представляли, принимая тщательное старание внушить в меня хорошее о ней мнение, и что гж. Синклер употребила более старательности в своей вежливости, нежели таковая просьба того требовала. Отказ, подумала я сама в себе, не может показаться иначе как странным таким людям, которые и так уже меня почитают несколько странною. Согласие же подвергнет меня весьма досадным приключениям. Я нашла столь мало соразмерности между такими опасностями, кои одне за другими следуют, что нимало не усумнилась о том, что была должна предприять.

Я отвечала гж. Сииклер, что я должна кончить весьма продолжительное письмо; что я не перестану писать до того времени, пока сон меня совершенно не склонит, что девица Партиньион весьма тем будет обеспокоена, да и я равномерно.