Должно ли хвалить ее дарования, ее голос, искусство ее в музыке и живописи, превосходство ее шитья, и тот вкус в одеянии, о коем все соседственные госпожи говорили, что не имеют нужды в Лондонских модах, и что свойственный вкус Клариссы Гарлов гораздо превосходил там вымышляемые искусства; прекрасной ее вид и прелестную ее талию; ее глубокомысленное чтение, коих плод, усугубленный ее размышлениями, ничего не пременял в ее поступках, и нимало не уменьшал ее веселости? Ах! любезная моя Нортон! Сколь утешительную дочь зрела я некогда в моей Клариссе!
Я ничего не сказала такого, чего бы ты не знала, равно как я, и все, но при том может быть еще и лучше; ибо часть ее совершенств произошла от тебя, и ты в младенчестве еще подала ей то, чего бы она не могла ожидать от всех других кормилиц.
Но думаешь ли ты, достойная моя приятельница, чтоб своевольная погибель столь драгоценной девицы могла когда ниесть быть простительна? Может ли думать она, сама она, чтоб злоупотребление толиких дарований, посланных ей от неба, не заслуживало строжайшего наказания?
Ее проступок есть проступок предумышленной, в котором коварство и хитрость занимали первое место. Она всех обманула в ожидании: сим принесла она бесчестие всему ее полу, равно как и той фамилии, от коей она произошла.
Кто бы мог подумать, чтоб молодая особа ее свойства, избавившая не давно свою приятельницу из опасности выдти замуж за некоего своевольца, решилась бежать сама с наиподлейшим и презрительнейшим бродягою, с таким человеком, коего нрав, как она знала, в тысячу раз хуже свойств того человека, от коего она избавила свою приятельницу; и при том с таким человеком, которой лишил было жизни ее брата, и которой не преставал ни единой минуты поносить всю нашу фамилию.
Подумай о том, хотя для меня, любезная моя Нортон; рассуди какое должно быть несчастье в моей жизни сие происшествие в качестве женщины и матери. Сколько дней провели в печали! сколько ночей в бессоннице! Однако должна я была скрывать в себе печаль меня терзающую, дабы укротить стремительность других, и предупредить новые несчастья. О жестокая, жестокая дочь знав столь хорошо то, что она учинила! и выдержав все следствия оного! она, которая, как мы почитали, прежде претерпит смерть, нежели согласится на свое бесчестие. Она оказала такой поступокъ
Ее благоразумие, столь долгое время испытанное, не предоставляет ей никакого извинения. И так, как могу я о ней жалеть, хотя матернее снисхождение и побуждает меня ей простить? впрочем все уничижение, коего мы страшились от сего несчастья не пало ли уже на нас? Не ужели еще недостает чего нибудь и для ее собственного пренебрежения.
если она будет иметь отвращение к нравам своего своевольца, то разве она не могла предчувствовать оного пред своим побегом? не ужели опыт внушал бы ей оное? Ах, дражайшая моя приятельница, я сомневаюсь, я сомневаюсь… Свойство такого человека не могло ли бы привести других в сомнение и о самом ангеле, еслиб он попался токмо ему в руки? Публика будет судить о том в самую худую сторону, да я и знаю, что она уже так и судит. Брат ее то говорит, отец ее того страшится, могу ли я тому воспрепятствовать!
Она знала наше отвращение к нему, равно как и к его свойству. И так должно, чтоб для новых причин был какой нибудь новой повод. О, дражайшая моя Гж. Нортон! Как могу я, как можешь и ты снести тот страх, в который приводят нас сии мнения?
Наконец, хотя бы я и хотела над нею сжалиться, но теперь нет никакой милости: теперь, когда мой брат июлий (как он пришедши сего утра нам сказывал) отверг прозбы Г. Гикмана, и за оное был всеми одобрен, теперь, когда мой брат Антонин намерен отдать великое свое имение в другую фамилию; когда сама она надеется без сомнения вступить в поместье своего деда, для примирения, т награждения за ее проступок, но впрочем держится тех предложений, которые она прежде предоставляла, и на кои уже было отказано: отказано, я могу то сказать, хотя в том с моей стороны никакой вины не было.