Другая история. «Периферийная» советская наука о древности

Второй момент, который также необходимо учитывать, заключается в том, что участники «проработок» Лурье (те из них, кто относился к миру науки) по большей части не могли оценить, какова будет сила их совокупного удара по позициям ученого. Надо думать, многие из них сочли увольнение со всех мест работы чрезмерной карой и могли утешать себя тем, что не принимали конечных решений и не могли предвидеть всех последствий. Ведь первая волна «проработок» касалась только «преклонения перед иностранщиной» и предположительно должна была окончиться выговорами и покаянием «виновного», но когда ослабленные позиции Лурье (его ругали почти в каждой передовице «Вестника древней истории» на протяжении 1948 г.) уже в 1949 г. оказались под вторым ударом борьбы с «космополитизмом», увольнение стало вполне естественным решением для университетской и академической бюрократии[535].

Но я говорю обо всех этих аспектах той кампании для другого: перед нами пример того, насколько сложна может быть периферийность в науке, и случай с травлей Лурье дает для этого уникальный материал. Историк оказывается сразу и «своим», и «чужим», его одновременно уважают как крупного ученого и не принимают его идеи. И когда этот содержательный разрыв достигает точки кипения (активность публикаций на фоне растущей неуместности идей), он под воздействием «благоприятных» внешних обстоятельств (когда не только можно, но и нужно ругать) переходит в разрыв институциональный. Отдельные ученые могли этого не осознавать, но для сообщества в целом оказывается легче и проще уволить, вытеснить именно этого человека, чем кого-либо другого. Можно сказать, что «ядро», окончательно исторгнув из себя Лурье, почувствовало себя лучше.

Случай Лурье интересен не только этим, но и тем, что вскоре после его отторжения мейнстримом началось его постепенное принятие. Конечно, это произошло потому, что, как уже было показано выше, изменился сам мейнстрим.

Судя по всему, самыми сложными психологически были первые годы. Впервые за долгое время у Лурье несколько лет не выходят научные работы – фактически с 1949 по 1953 г. включительно[536]. В это время он попробовал написать статью в духе общих установок – «Энгельс и кризис античного полиса», и работа давалась ему достаточно трудно: то он писал, что Энгельс практически не разрабатывал историю эллинизма (и зачеркнул эти слова – ведь могут обвинить, что он, Лурье, теперь указывает всем на некомпетентность Энгельса), потом он написал и тоже зачеркнул слова о том, что Энгельс не смог выработать простой и ясной характеристики эпохи[537]. Критика Пёльмана и Ростовцева, изложение Энгельса дополняются отсылками к Марксу, в начале статьи сообщается о гениальном высказывании Ленина, а также сделана специальная вклейка со словами Сталина о государстве Александра как конгломерате групп (из «Вопросов языкознания», а значит, набросок создавался в 1950 г. или вскоре после него)… Статью Лурье не дописал.

Занимаясь этой явно мучительной для него работой, Лурье смог устроиться в одесский Институт иностранных языков (1950–1952 гг.). Даже смерть Сталина не принесла ему должности в Ленинграде, поэтому в итоге он перевелся на кафедру классической филологии Львовского университета, пребывание в котором знаменует последний период его жизни и творчества.

Еще до окончательной развязки с увольнением из Ленинграда, в сентябре 1948 г. в Симферополе Лурье сделал доклад на сессии по истории Крыма «О декрете в честь Диофанта», в котором произвел полную деконструкцию взглядов С. А. Жебелёва на восстание Савмака. Доклад не был опубликован в советской печати, а статья Лурье на эту тему выйдет только в 1959 г. на польском языке, но даже краткое изложение содержания произвело на советскую историческую публику нужное впечатление: «Выступление Савмака против Митридата было, по всей видимости, не восстанием рабов, каковы вообще характерны для II–I вв. до н. э., а одним из эпизодов „варварского“ наступления на рабовладельческий мир…»[538]. Этот неопубликованный доклад оказался достаточно вызывающим, чтобы заслужить оборонительную реакцию со стороны «ядра» – сам Струве выпустил отдельную статью по теме, несмотря на то что ранее ей специально не занимался[539]. Но хотя докладу Лурье и не было суждено стать переломной публикацией по проблеме, его автор все же смог застать время, когда миф о рабском восстании на Боспоре фактически был похоронен[540].