Другая история. Сексуально-гендерное диссидентство в революционной России

Чаще всего среднего или пожилого возраста, они начали протискиваться к сцене; в руках у многих были букетики цветов. Когда Кузмин кончил читать, они ринулись к сцене и стали бросать туда эти букетики. По выражению Орлова [студента, который был в числе организаторов мероприятия], это была «последняя демонстрация петербургских педерастов». Для Кузмина выступление оказалось настоящим и приятным триумфом, но для организаторов вечера все едва не окончилось очень печально: с большим трудом удалось убедить директора, что они были не в состоянии справиться с толпой[213].

Гомосексуальная субкультура царского Петербурга жила своей жизнью, в разветвленной сети частных связей, с собственной системой информирования и крепкой культурной памятью. Для этих «среднего или пожилого возраста» людей, вспоминавших о своей юности как о времени беззаботных увеселений и половых «приключений» (преобладающие темы в дневнике Кузмина), выступление поэта, «одетого по дореволюционной моде <…> и читающего с помощью старомодных очков, время от времени используемых как монокль», было драгоценной весточкой из того времени и, возможно, упреком миру, в котором они жили ныне[214].

Заключение

В позднеимперской России из местных практик традиционной взаимной маскулинной сексуальности выросла городская мужская гомосексуальная субкультура. Гомосексуальный мужской мир не был чем-то чужеродным обществу, а являлся его активной и плодотворной частью. Только гетеросексистский и националистический шовинизм может утверждать, что гомосексуальная субкультура была завезена в царскую Россию или СССР из-за границы или явилась порождением коммунистического произвола[215].

Интимные отношения внутри традиционных мужских социальных иерархий России позднего царизма (например, отношения между хозяевами и прислугой), принадлежали к более давней маскулинной сексуальной культуре российского общества. Здесь наблюдалось мало идентификации со специфическими группами «своих», с женоподобным обликом или со строго определенной сексуальной ориентацией. Люди, наделенные властью, участвовали в однополых эротических действиях ради удовольствия, а их подчиненные часто искали покровительства и материальных благ. Однако многие вполне терпимо относились к «барским шалостям» и не всегда ожидали вознаграждения. Это была сексуальная культура, выросшая из потакания как простонародья, так и высших слоев маскулинному сексуальному высвобождению и, возможно, сознания того, что «нормальные» способы удовлетворения мужской «похотливости» (в первую очередь речь идет о женской проституции) были дорогостоящими или чреватыми венерическими болезнями[216]. Но степень этого потакания (по сравнению с западными взглядами на эрос между мужчинами) не стоит преувеличивать. Дневники и иные источники свидетельствуют, что русские мужчины независимо от их классовой принадлежности часто считали эти действия «греховными», даже если сами неоднократно совершали их[217].