Друзья и герои

Они остановились у входа, вдыхая сладкий вечерний воздух, и Гарриет улыбнулась Чарльзу, понуждая его улыбнуться в ответ. Откуда-то издалека донесся сигнал вечерней зари; Гарриет уже слышала его в Бухаресте. В приступе ностальгии по ушедшим временам она сказала:

– Вы знаете эту мелодию? Коней напои да коней накорми, дай сена, травы и зерна. А если не сможешь, мы сразу узнаем, придем и накажем тебя.

– Кто вам об этом рассказал? – ревниво спросил Чарльз.

– Не знаю. Кажется, Гай. Есть и другой сигнал: К черту офицеров, к черту офицеров.

– Да, офицерский.

Чарльз всё еще был мрачен. Услышав, как мисс Джей бьет по клавишам фортепиано, Гарриет взяла Чарльза под руку и повела в зал. Они сели в последнем ряду, прямо за Аланом, Якимовым и Беном Фиппсом: им идти на сцену предстояло только после перерыва.

Все первые ряды были заполнены солдатами. В Аттике осталось не так уж много британских военных. Среди них были новозеландцы – высокие, смуглые, серьезные, словно они черпали силу в самообладании.

Летчики – вроде пилота Сюрприза и его друзей – приспособились к полной опасностей жизни благодаря тому, что ничего не воспринимали всерьез. Пехотинцы же прочно стояли на земле: пусть жизнь порой и казалась им забавной, но они воспринимали ее очень серьезно.

Воображая далекие мирные острова, с которых прибыли эти люди, Гарриет гадала: что привело новозеландцев в Европу? За что они сражались? Они казались совершенно безобидными – зачем же они преодолели такое расстояние, чтобы умереть здесь? В присутствии военных, которых держали в лагерях, словно обученных убивать собак, Гарриет казалась себе обузой. Как бы ты ни был им близок, они сохраняли дистанцию. Чарльз предупреждал ее, что рано или поздно ему придется уехать. А вскоре уедут они все.

Когда военные заняли первые десять рядов, в зал впустили гражданских, которые ожидали своей очереди у входа. Многие греки и англичане уже прослышали о знаменитой постановке и поехали в Кифисью специально, чтобы увидеть ее. Через несколько минут зал был полон. Занавес раскрылся, и тут же грянул хор: предполагалось, что впечатление должно быть мгновенным. Мисс Джей ударила по клавишам, и мужчины в тужурках и женщины в бело-голубых балетных пачках запели «Коридо Муссолини» – песню, в которой говорилось об итальянцах на войне:

Сидят весь день под крышей
И шлют депеши в Рим.
Здесь холодно и страшно,
Мы дома посидим!

Гай тоже пел и дирижировал поющими – в позаимствованной у кого-то белой тужурке, которая не сходилась на нем. Он пригласил публику присоединиться, и зрители радостно затянули песню вслед за хором. Гай размахивал руками, понуждая сидящих впереди так же самозабвенно отдаться пению, как и он сам, и довел весь зал до неистовства.

Бен Фиппс сидел, сунув руки в карманы, откинувшись назад так, что его стул опирался только на задние ножки, и взгромоздив ноги на спинку стула перед собой.

– Вы только поглядите! – сказал он вроде бы насмешливо, но в голосе его звучало невольное восхищение. – Вы только поглядите! Каков! Это на что же он, получается, способен?

И в самом деле, на что? Гарриет было тяжело смотреть на пляшущего на сцене Гая. Ей вспомнилось, как он руководил рабочими сцены в Бухаресте, сжигая себя, подобно радию, ради любительской постановки, которой предстояло быть забытой через неделю. Тогда она подумала, что, если бы ей удалось направить энергию Гая в полезное русло, он мог бы оставить след в вечности. Теперь же ей казалось, что она переоценила его. Он напрасно транжирил жизнь. Его силам, его уму, которые для нее были бесценным сокровищем, предстояло сгореть зазря. Его невозможно было остановить – с тем же успехом она могла бы попытаться сдержать ураган. Глядя на него теперь, она испытывала отчаяние.

Первая половина вечера подошла к концу, и актеры, занятые в «Марии Мартен», отправились переодеваться.

– Ты же не хочешь снова смотреть эту пьесу? – спросил Чарльз. – Давай прогуляемся.

На самом деле Гарриет хотелось еще раз увидеть пьесу, но она вышла вслед за Чарльзом в сумеречный сад, где мотыльки порхали в сыром и уже прохладном воздухе. Перечные деревья терялись в бирюзово-лиловом тумане. Из окна таверны между штор пробивался свет. Перед таверной стояло несколько мужчин – единственный признак жизни на заброшенной улице.

Темнело. Чарльз предложил пройти по тропинке, ведущей вверх по склону между садами и утопающей в ароматах цветущих лимонов и апельсинов. Здесь тишину нарушало только кваканье лягушек. Поднявшись над садами, они вошли в оливковую рощу, где трава, усеянная белым конфетти цветов, уже выросла выше колен. От их шагов в воздухе горько запахло маргаритками, а кузнечики с треском разлетелись в стороны.