Духота

– Ты послушай… Дай!

– Нет.

– Я тебе открою, как с твоим попом спала!

«Алёша Попович» аж на кровати сел, свесив ноги на пол:

– Ну, за то, что удачно сбрехала, – расхохотался, – давай стакан!

И налил.

Проглотила, скривилась, утёрлась, поплелась…

Коли Маня застукает меня, будет волочиться за мной по всем улицам, площадям, закоулкам, приставая с расспросами и комплиментами. Чтобы здыхаться от неё, ныряю на остановке в подоспевший автобус. Эге! Поклонница, что злая карма, тут как тут!

– Я поставлю Богу свечку:

У меня сегодня течка!

– горланит Маня на весь салон, подтверждая слова Платона: Эрот делает каждого влюблённого человека, сколь бы он ни был образован, непременно, поэтом.

В квартирке Мани около пышной перины зачехлён на полу розоватым кружевом уютный гроб.

– Что это? – оторопев, спрашивает священник, нанятый освятить жильё прихожанки.

– Это наш вечный дом, – любезно разъясняет владелица.

И провоцирует батюшку вопросом, можно ли держать такие книжки?

– Какие? – недовольно гудит протопоп.

– Ну вот… Чёрт вызвал на дуэль пахаря… По условиям поединка (довольно аутентично повествует Маня) победит тот, кто оцарапает другого, может, даже до смерти.

Земледелец загрустил. Жена:

– Не дрейфь. Спрячься!

Приходит прохвост:

– Где соперник?

Баба охает, спиной на полу:

– Он меня мизинцем царапнул внизу живота. Помираю!

И юбку закинула до подбородка. Чуть увидел бес, что разодрал муж жене, кинулся изо всех сил наутёк!

– Мерзость! – изрекает протоиерей устами истребителя евреев эсэсовца Эйхмана (потомка Авраама, Иакова, Исаака), которому перед казнью на виселице дали в камеру почитать «Лолиту» Набокова, притаившуюся кастетом для защиты от критиков в бархатном кармане мемуаров прозаика.

XI

Раньше волосы на моей голове отливали чернотой пиратского флага, а теперь они – белое полотнище, вывешенное из окна полуразрушенного здания в час безоговорочной капитуляции.

Эскулапы лапают мой живот, пальпируют, расспрашивают, но толком ни гу-гу, очевидно, щадя нервы больного.

Температура, низкий гемоглобин, переливание крови, обследование в течение двух недель, покалывание в кишечнике… Бросает в жар подозрение: рак?!

В палате для тяжело хворых… дождь стучит по кромке железного навеса над окном: …стук из нутра подводной лодки; застряла на дне; моряки колотят в бок субмарины, чая их услышат, спасут…

Боюсь ли предстоящей операции?

Дождь тарахтит… Страх сыпет банальности: …Миры как брызги… Жизнь? Трёхмиллионная доля секунды… Из желчного пузыря вселенной мчит к Земле камушек, после свидания с астероидом ничего не останется… Мы разрушаемся, когда гибнет этот мир, и возрождаемся, когда возникает новый?

Всё повторяется?.. И в новом мире я опять буду за городом молотить цепом колосья пшеницы, разостланные на рогоже, а вечером залезу с одноклассниками под эту же рогожу и буду спать на подсобном участке интерната?.. Ночью грянет гроза, ливень, острые молнии. В лицо и шею вопьются остюки… Спрячусь с головой под брезент, захнычу, а утром буду осыпан насмешками мальчишек:

– Трус! Дождя испугался?

XII

Из коридора в палату врывается свирепый скрип… тоскливая перекличка ржавых колёс… И где они взяли такой драндулет для вывоза свежих трупов?

– Когда умру, – открыла покойница навестившей её перед кончиной подруге, – полгорода придёт посмотреть, положили меня в гроб плашмя или раком!

И правда, пришли многие.

Служитель алтаря лязгает кадилом вокруг саркофага.

Дочь умершей жмётся к бритоголовому, похожему на боксёра, мужу. Радуется обилию публики, тому, как помпезно, с батюшкой и певчими, провожают её мать кумушки и сплетницы, которые терпеть не могли языкатую, да и она их едва переносила, общаясь по долгу службы в бюро экскурсий.

Из разверстой могилы выскакивает поминальный обед в ресторане с плохо сваренной кутьёй.

За столом напротив трещат о делишках две сцыкухи, не обращая на меня никакого внимания, и я думаю об отсутствии пола у рабочих пчёл.

Изрядно выпив («укусил пирожка да за пазуху: помяни, Господь, бабушку!»), пробую под столом полюбезничать рукой с ногой соседки…

XIII

С каждым днём подкрадывается миг, когда меня помчат на каталке голого, с забинтованными до колен ногами, под простынёй в операционный блок.