Духота

– Иисусе претихий, монахов радосте, Ангел благого молчания! – даже тишина помыслов обволакивает меня действием благодати Святаго Духа.

Но вот приходит проведать моё состояние племянница с крохой. Девочка оседлала стул и молча разглядывает необычный опрятный интерьер.

Болтун вертится туда-сюда, накалён безмолвием. Не выдерживает:

– Барышня, сколько вам лет?

Смущённо отвечает.

И понеслось всё сызнова, вскачь: где ты учишься, что предпочитаешь, где живёшь, слушаешь ли маму, папу, «Би-би-си», как твоё имя, в какой школе, в каком классе?

Табуретом бы в мерзавца! Но вся клиника протыкана, прострочена сотнями электромагнитных спиц, излучением телефонов, рентген-аппаратов, в кармане каждого врача и пациента – мобильник. Не больница, а УЗИлище!

И нет тишины…

Уединяюсь на лестничной площадке и вдруг встречаю женщину (алый цвет по лицу расстилается, белый пух на груди рассыпается) да, ту самую, что отважилась перед операцией меня поцеловать. Застенчиво спрашивает:

– Вы уже ходите? И уже улыбаетесь?

– Когда вижу вас!

XV

Спустя полмесяца Александр Алексеевич («врач же хитростию и внешней премудрости мног») оборачивается у двери ординаторской, тычет в меня пальцем:

– Симулянт! Тунеядец!

– Реанимать вашу! – смеясь, парирую перлом, подхваченным у санитаров, выпад хирурга. – Дохтур, золотые слова!

И спешу к начальнику лекарей (принимавшему участие в моём выживании), дабы отблагодарить, будто Сократ Асклепия петухом, бутылкой шотландского виски в бумажном кульке.

Над входом в комнату главврача – новенькая икона великой княгини св. Елисаветы, убиенной большевиками, а внутри кабинета пышет под стеклянным колпаком чуть потёртое бархатное знамя с золотошвейным тотемом Ленина, багряное, как подпись менструальной кровью на договоре женщины с дьяволом во время праздничного шабаша на Лунной горе.

XVI

В последние две недели главу нового государства мучила страшная бессонница. Его раздражали не только секретные сводки с фронта, телеграфные вопли голодных губерний, головотяпы из правительского аппарата – выводил из равновесия даже стынувший на столе стакан бурачного чая с ломтиком хлеба на тарелке. Барахлил телефон, лифт не работал, пакеты из будки у Троицких ворот вовремя не приносили!

Как ни странно, после приёма многочисленных делегаций (от чего ломило виски) он, приняв представителей бывших политкаторжан, с умилением, даже с лёгкой кручиной, вспомнил свою первую ссылку и невольно сравнил лихорадочную деятельность нынешней жизни с теми днями, когда он не был, как писали в старину, лыс, точно линяющий орёл…

Дешевизна в глухомани, куда его загнали, была поразительная: восемь рублей – комната, кормёжка, стирка и чинка белья. Телятины до отвала, молока и шанежек вдоволь. Частенько хозяева резали для него барана. На всё это государственный преступник получал денежное пособие от царских властей.

Он завёл собаку, выучил её делать стойку, таскать сумку и стал с нею промышлять зверя. Бил зайцев, тетеревов из новенького тульского ружья.

Растолстел, подлечил нервы, обеими руками рвал щавель.

– Живу я по-прежнему безмятежно! – писал дорогой маменьке в далёкую столицу. И просил прислать соломенную шляпу (парижскую, чёрт возьми!) и лайковые перчатки.

Просьба свидетельствовала о его физическом благополучии, о том, что под влиянием увеличивающегося светового дня в его бунтарской крови накапливаются половые гормоны. В соответствии с полученной от рождения генетической программой он в определённом возрасте (а возраст сей уже подкатывался к тридцати) должен был обзавестись собственным участком (домом) и охранять его от прочих взрослых самцов. Рано или поздно здесь должна была появиться самка.

И она появилась.

Приехала… Глаза чуть навыкате, высокие шнурованные ботинки.

Товарищи по партии звали её: Минога. (Эта рыба имеет, кроме глаз, сбоку ещё по одной ноздре и по семь жаберных щелей.)

Такова была её подпольная кличка.

Ему нравилось, что обручальные кольца у них из обыкновенной меди. Их выковал местный кузнец. Это вызывало в памяти железную корону, которой венчал себя Наполеон. Да, хорошо, что из меди, а не из серебра или золота!

– Из золота, – усмехнулся про себя жених на вопрос попа в церкви «Почему кольца из простого металла?», – мы станем нужники строить!

А как подвыпили за свадебным ужином, то без обиняков брякнул, грассируя, ссыльному поляку, сиявшему в белом подворотничке:

– Происшедшее сегодня похоже на сказку. Но русская сказка, батенька, удивительно ядовита! Какой-нибудь её герой, как правило, архидурень, взваливает на плечи в интересах домостроительства Божия дверь спасения и прёт в чащобу жизни, воображая, что тащит массивный крест на Голгофу.

– Ха-ха-ха! – хмелели от острот жениха гости.

– Бедная Россия! – весело вздыхал молодожён. – Она всегда носит старомодные, выкинутые Европой шляпки!

Когда гости разошлись и супруги остались одни, он, лёжа на взбитой перине, сказал, блаженно, мечтательно прищурясь, будто нащупывая в туманной дали видимое только ему:

– Всё общество будет одной конторой и одной фабрикой с равенством труда и равенством платы…