Духота

Но коль уж потерянный рассказ о моём Любимом был мной Вам обещан, придётся мне вкратце изложить его, чтобы не слишком разочаровать Вас, хоть я и так слышу Ваш недоумённый возглас: «Как? Вы только что сами изволили сказать, что об этом невозможно ни с кем говорить, и тут же собираетесь доверить жгучую тайну малознакомому человеку?»

Ах, я не только разговариваю о нём с другими людьми, я просто не могу разговаривать ни о чём другом! Поверьте, в этом нет большой беды, ибо какой бы искренней ни была я в своих рассказах, это (скажу Вам по секрету) лишь правдоподобие, ничего общего с истиной не имеющее.

И всё же я поделюсь с Вами тайной моей души…

Дело в том, что я знакома с Ним очень давно: двести лет назад он был моим Королём; за него, не задумываясь, отдала бы жизнь (ведь если у женщины и есть на свете нечто дороже собственной жизни, так это жизнь другого человека)… Тогда не удалось мне спасти его от смерти; и с горьким чувством вины и невосполнимой утраты я ушла вслед за ним… Мы встретились год назад. Он не узнал меня! Но, слава Всевышнему, поверил в искренность моих чувств и позволил остаться с ним (возможно ли быть счастливее?). С тех пор я не расстаюсь с ним ни на минуту! Но как горько иногда видеть недоумение на его лице (свет Божий не знает лика прекраснее, поверьте!) в ответ на моё « – Ты не узнаёшь меня, Любимый?»!

Вы не правы, пусть у всех королей мира память коротка – мой Милый не смог бы забыть меня, если бы не был заколдован.

Никаких отчаянных всплесков руками! Они здесь излишни; разве можно отчаиваться, когда держишь в руках ключ ко спасению… Да, я знаю, кто и как может спасти его… Известно ли Вам, что… рождённые в год собаки – ведьмы?

Я знаю, Вы не суеверны, но ведь это легко проверить – все главные события в жизни ведьм происходят в високосный год, а со мной именно так было всегда (собравшись открыть одну тайну, невольно посвятила Вас в другую). В той жизни, о которой Вам говорила (а у меня этих жизней вдосталь, хоть из них, конечно, не всё осталось в памяти) меня сожгли бы на костре, не уйди я вовремя к своему Королю. Впрочем, вот один самый невинный факт гарантирует мою принадлежность к особой касте женщин: разве могла бы я, не будучи ведьмой, знать ещё в мае, что Он приедет на Покров, и случится это непременно во вторник?

Так вот, Король мой будет расколдован, если к нему, спящему, подойдёт ведьма и поцелует его в синеву глаз! Вы скажете, отчего же я не сделала это до сих пор? Что могло помешать мне, если я не расстаюсь с ним целый год? Ужели за 365 дней не было такого случая, чтобы Король заснул? Ах, в этом есть одна подробность, которая не давала мне рискнуть освободить Любимого от злых чар, не смотря на то, что дважды засыпал при мне (один раз в кресле, другой раз – на диване, и оба раза в октябре): попытаться поцеловать можно только один раз! И нужно быть уверенной, что он спит крепко, если он проснётся до того, как губы ведьмы прикоснутся к его спящим глазам – всё пропало! Он никогда не полюбит. Я слукавлю, если не признаюсь, что не только боязнь потерять надежду на его любовь уберегает меня от рискованного шага; забота о Любимом – вот главное, что движет моими поступками и вызывает во мне множество сомнений: а нужно ли, чтобы он меня любил? Ведь случись это, на него обрушилось бы такое, чего он, пребывая в полном неведении относительно любви, не смог бы перенести… Вы сможете убедиться в этом, если открою Вам ещё одну тайну. Он пишет мне письма! Которые требует по прочтении сжечь. И я исправно бросаю из в огонь, как моцартовская Луиза, обливаясь слёзами – ведь расставанье с его словами – ещё одна разлука, но… воля Короля священна, и я не осмелюсь её нарушить.

И всё же одно драгоценное письмо пламя не смогло полностью уничтожить. Как только оно подкралось и лизнуло бумагу, некто невидимый приказал ему словами Короля, адресованными мне: « – Не лижись, зараза!» – и огонь отступил, оставив мне несколько строк в память о Королеве, которую везут на костёр за то, что не может рассказать, зачем плетёт рубашку… из крапивы…

Я хочу, когда приедете, сыграть Вам «Экспромты» Шуберта…»

Письмо, написанное ею ещё до того, как она принесла мне чеснок для спасения от ворья, пусть положат под подушку в мой гроб, а сам гроб, как архиерейской мантией, накроют её старым халатиком, пропахшим табачным дымом, когда она, улыбаясь, приходила ко мне утром с вычищенными зубами… (если ведьмы умеют сочинять эпистолы и пользоваться зубной пастой…).

XXVIII

– Плесни-ка мне ещё коньяку… Давай за встречу! Не думал – не гадал, что, прилетев на недельку в Крым позагорать, разыщу тебя, да где же? Под боком кладбища! По сей день не знал, жив ли ты?

– Скажи, пожалуйста, жив ли отец Лев?

– «Уже в летех превосходныя старости умащен», но по-прежнему в соборе, там, где некогда вы служили вместе… Не понимаю, почему ты с ним поссорился? Он ни с кем не поддерживал столь тёплых отношений… Ты часто посещал их дом на берегу речки…