Духота

После трапезы Владыка поторопился к письменному столу строчить подробный отчёт о недавней встрече с приехавшим на денёк в Курск из Франции высоким гостем, что обязан был делать для уполномоченного по делам религий не только управляющий епархией, но и благочинный, если имел контакты с таким иностранцем, а я, выйдя на улицу, услышал от своего покровителя:

– Из-за тебя сегодня потерял двадцать рублей, мог бы отслужить молебен… Ладно… Пошутил!

– Разве ему не доставало средств?

– По мнению видного экономиста, если в бюджет семьи не поступает каждую неделю, месяц, год устойчивый поток денег, такая жизнь осточертеет семье, даже если она сплошь состоит из святых… Под крылом отца Льва обитали мать, жена, двое детей. Мать, правда, получала незначительную пенсию, Зое тоже кое-что причиталось за пение в церковном хоре, старший сын, студент, только что женился, младший куролесил в школе. Деньги в доме водились, но, учитывая хлебосольство Пеликанова, частые поездки главы фамилии в Москву, где он проталкивал в богословский журнал свои статьи, и ещё… каверзное обстоятельство…

– Какое?

– Потерпи, чуть позже… Хозяин любил вкусно, сытно поесть. За обедом возле него на подносе высилась груда нежных пирожков с мясом, яйцами, капустой…

– …на которую ты взирал с опаской (беспокоясь о своей фигуре), как на горку риса, куда откладывает яйца скорпион?

– Похожую скорее на пирамиду из кусочков ваты, которыми в Великом посту отец Лев отирал плащаницу и благословлял ими прихожанок… Посты, причём все, здесь строго соблюдали; сие требовало от Зои постоянно новых усилий и экономии при тратах на еду. Денег в посту утекает больше, чем обычно. Семья лакомилась белыми грибами и зеленью, как Греция, которая так обожала аромат сельдерея, что украшала венками из листев сельдерея головы победителей на спортивных играх. Укроп и петрушку в Элладе воспевали наряду с фиалкой и розой… Зоя называла себя «гречанкой», считая, что её предки жили в Византии, а там, по свидетельству апологетов, в четвёртом веке на вопрос, сколько стоит починка сандалий, сапожник (не хуже отца Льва) заводил пространную рацею о сущности Пресвятой Троицы!

– Но ты, я помню, никогда не являлся к ним ни с фиалками, ни с розами… Хороший коньяк! Где покупал?

– Однажды, не будучи монахом, отмахивающимся от полотна Рубенса с изображением обнажённой Андромеды, я нечаянно смутил воркотню Зои над принесённым кем-то в их дом букетом свежих цветов репликой о том, что такое бутон орхидеи, с точки зрения биологии…

– Ты сравнил, как Гердер, половую любовь людей и плодов флоры и фауны?

– Я поведал ей о «Разуме цветов» Метерлинка.

– Это произошло, начинаю подозревать, во время твоей работы над книгой, которая рассорила тебя с отцом Львом?

– Мне кажется, что цветы… режут ли их на стол или в гроб… их всегда убивают, как в древности умерщвляли рабов и коней князя, покинувшего этот мир… Запах ландыша и грубый дым росного ладана… Зое почему-то почудилось, что, упомянув ладан, я пытаюсь задеть честь её мужа, любителя покадить у себя в кабинете… Её глаза, опушенные густыми ресницами, вдруг устремились на меня, точно триремы – боевые корабли гомеровских героев, оснащённые тремя рядами вёсел! Протопопица не переносила даже микроскопический намёк на умаление авторитета её супруга. В её глазах он – столп и утверждение Истины! Больше кого-либо печётся о спасении всего мира…

– Да, тех, кто признавал его недосягаемость, отец Лев, повторяю за тобой, охранял, как солдат с ружьём, которого Екатерина Великая поставила в саду подле цветка, чтобы никто не смял первенца весны.

– Он лепил из поклонника своё подобие и тянулся к нему, как Бог на фреске Микеланджело тянется к Адаму, простирая десницу…, будто шланг самолёта, заправляющего в полёте горючим другую машину… Но, если кто уклонялся от его влияния и порой совершал – на взгляд ментора – глупости, он становился гранитно неприступен: «Я не кафедральный аптекарь. Из слёз на исповеди примочек не делаю!».

Его и архиерея мутило от моих керигм. Мерещилось им, вот-вот накормлю приход антиномиями Канта, хотя до философии прусского Сократа общине было такое же дело, как трактористке до колесницы Иезикииля со множеством колёс и крыльев, переплетённых в странном механизме трансцендентальной эстетики двенадцатью категориями, синтезом внутреннего сгорания, единством апперцепции и схематизмом рассудочных понятий.

Пеликанов (и когорта ему подобных) причисляли себя к явлению, знакомое по названию популярного кинофильма «Мы из Кронштадта». Их идеал, щёголь в шёлковой рясе с бриллиантовым крестом, шестириком лошадей, собственным пароходом, – мастер заурядной дневниковой прозы и таких же намасленных проповедей, принятый в Академию наук по разряду словесности, который так любил ближних, что публично умолял Господа убрать с земли ещё живого Льва Толстого, ничего, кроме досады и скуки, у меня не вызывал.