Духота

– Сыночек, вставай… Акации под окном шумят, разговаривают!

IV

После драпанья из интерната попадаю в механический цех судоремонтной верфи, куда устроили учеником токаря. Профессия меня совершенно не интересует, но, поскольку для поступления в вуз требуют двухгодичный стаж на производстве, а также для поддержания штанов на хлеб насущный, ежедневно плетусь в грохочущий ад, где гудят станки, сыпется горячая металлическая стружка, полно мазута.

Увиливаю от работы под разными предлогами и, если есть возможность, забираюсь на крышу цеха, почитываю на солнышке (авось пригодится на экзаменах в университет) тщедушную брошюру Владимира Ильича, у которого, в отличие от царя Давида, автора ста пятидесяти псалмов, и комедиографа человеческой страды Бальзака, имевшего сто пятьдесят жилетов, творческий гений дорос до ста пятидесяти псевдонимов.

Потомственный дворянин клеймил в печати треокаянное правительство палача Николая Романова, гнавшее народ в дни Сретения, Воздвиженья, Покрова на заводы и фабрики, а, едва дорвался до власти, приказал: немедленно расстреливать всех, кто откажется ишачить в церковные праздники!

Я не хочу вкалывать ни в религиозные юбилеи, до которых мне нет никакого дела, ни в другие будни, предпочитая всем перспективам трудовых подвигов читальню на крыше, где застаёт меня, разыскивая, чумазый мастер. Не материт, как Чапаев Троцкого в телеграммах, а трошки смущённо протягивает трёшку, просит слетать в ближайший магазин.

Спешу за алкоголем, а по дороге только и мечтаю: «Москва, МГУ! Буду щеголять студентом, как молодой Лев Толстой, в синем фраке с бронзовыми пуговицами, позолоченная шпажонка на бедре!..» И невдомёк ещё, что носить жёлтую одежду, брить голову, просить милостыню в деревянную чашку на улицах, жить в полной чистоте и бедности (о чём мечтал и граф Толстой) не хуже диплома о высшем образовании.

V

С верфи меня турнули за прогулы, и угодил я в матросы на буксир «Вайгач», где верховодил флотяга Мухамедыч.

Утром уходим в море, под ногами ксилофонят металлические трапы, а с горы над городом машет вслед нам красной косынкой стройная башенка, где коптит «вечный огонь».

Вечером возвращаемся в порт. Боцман (нос крючком, хоть пальто вешай) голосом якоря, что с грохотом, огрызаясь, нехотя лезет в холодную воду, велит мне набрать ведро лежащей на палубе выловленной хамсы и двинуться вкупе с ним к дому капитана, почему-то сегодня не вышедшего в рейс.

Сгорая от стыда, волоку я, комильфо по внешности и манерам, через весь курорт поклажу с мелкой рыбой, стараясь не смотреть на местных щеголих. У порога начальника боцман хватает у меня ведро, даёт указание не опаздывать завтра на вахту и тискает кнопку звонка у двери.

Пулей мчу домой, надеясь быстро переодеться и, хоть с задержкой, успеть на танцы в клуб госторговли.

Подбегаю во дворе нашего дома к дяде Грише и двум его приятелям, обсуждающим, почему в Америке «царя» (по словам бабки) убили.

– Мой племянник! – представляет дядя. Один собеседник спрашивает:

– Ты что такой худой?

– Женщины! – отвечаю. Мужчины катятся от смеха.

– Дядя Гриша, позычь руб на танцы.

К балу в клубе рыбаков или в техникуме металлургов всегда скрупулёзно готовлюсь. Покупаю в «Военторге» туго накрахмаленные, белоснежные офицерские манжеты, теперь совершенно исчезнувшие из армейского обмундирования, и засовываю их под рукава чёрного пиджака, чтобы краешки были чуть-чуть франтовато видны. Никто на танцульках не придаёт этому ни грана внимания, ни плясуньи, ни их кавалеры (мерещится: во фраках и лайковых перчатках!), а без данного аксессуара я, денди с буксира, чувствую себя не в своей тарелке.

Привычка к джентельменскому уходу за своей внешностью зародилась во мне с младых ногтей, когда я, ученик 8 «А» класса образцовой школы-интерната, грянул на праздник в Дом пионеров с галстуком-бабочкой на шее. Надзирательница заведения не менее Трофима терпеть не могла враждебно-капиталистический… как это называется?.. А! Модус вивенди… Образ жизни!

Позвала в кабинет:

– Снимите бабочку.

Я вспыхнул, закапризничал, бабочку не тронул и, несмотря на посулу выгнать с вечера и пожаловаться в пансион, вернулся в зал, полный света и музыки, к девушке в зелёном платьице с крупными белыми пуговицами, похожими на чайные блюдца.

На другой день после марш-броска с ведром рыбёшки явился вовремя на буксир.

Корабельщики… прятались кто куда.

Капитан «наелся топоров с горчицей»!

Боцман бледнел ниже «пояска Маруси» – белой линии на корме судна, по которую оно сидит в воде.

– Что случилось?

– Да фельдфебель наш вчера пришвартовался не к тому причалу. Позвонил, открыла жена.

– Я вот хамсички Мухамедычу принёс…

– Как? – удивилась капитанша. – Его дома нет, сказал: «С утра – в море!».

VI

Альтер-эго Мухамедыча не в моём вкусе, вовсе не похожа на интересную особу, что иногда балует меня визитом в лачугу близ некрополя.

Приносит белые головки чеснока и, раскладывая их на подоконниках, авторитетно утверждает: чеснок – лучшее средство от воров.