Духовная жизнь Америки (пер. Коваленская)

"Неутомимый спорщикъ, будто бы ничего не знающій, но отличающійся недоступной никому силой пониманія и сужденія, онъ обладалъ невозмутимымъ душевнымъ спокойствіемъ и убійственной, игривой, вчно бодрствующей логикой: онъ обезоруживалъ самыхъ осторожныхъ своей безпечностью и мнимымъ невжествомъ и самымъ любезнымъ образомъ втягивалъ ихъ въ лабиринтъ ужасныхъ сомнній и смущеній. Самъ онъ прекрасно зналъ, какъ изъ него выпутаться, зналъ, но не обнаруживалъ этого. Его противникамъ были отрзаны вс пути къ отступленію! Онъ принуждалъ длать выборъ среди страшныхъ альтернативъ, швыряя Гиппіасами и Горгіасами, какъ мальчикъ, играющій въ мячъ. Какой тираническій реалистъ! Менонъ, какъ ему казалось, тысячу разъ прекрасно разсуждалъ о добродтели, но въ данную минуту онъ не могъ ничего сказать, такъ чародй-Сократъ околдовалъ его" (Representative men, стр. 45). Все это прекрасно сказано, интересно, литературно, но безъ всякаго анализа и глубины. Настоящая характеристика Сократа не будетъ походить на Эмерсоновскую, въ ней должна быть душа. По словамъ Эмерсона, онъ хочетъ говорить о Сократ съ цлью сравнить его съ его ученикомъ Платономъ, передъ которымъ писатель преклоняется и, слдовательно, не можетъ быть вполн безпристрастнымъ. Эмерсонъ не слдуетъ своему плану, онъ ни единымъ словомъ не обмолвился объ ученіи Сократа, о его позитивной философіи и объ его основномъ этическомъ характер; онъ изображаетъ его какъ «невжественнаго интеллигента», уличнаго оратора, говоруна и тунеядца. Но за 400 лтъ до Рождества Христова по улицамъ Аинъ шаталось множество «невжественныхъ интеллигентовъ». Почему же ихъ имена тоже не сохранились въ продолженіе двухъ тысячъ лтъ? Почему Сократъ удостоился этой чести? Дло въ томъ, что Эмерсонъ совершенно не касается самой сути разбираемой имъ темы. Въ немъ нтъ психологической чуткоcти, глубокаго взгляда и нервно пульсирующей, все понимающей симпатіи. Въ критикуемомъ имъ предмет онъ всегда беретъ одинъ моментъ и находитъ то, что найдетъ всякій тонко-развитой человкъ, но не боле. Чисто литературный характеръ его дарованій придаетъ Эмерсону особый оттнокъ. Онъ представляетъ Наполеона, какъ «человка житейскихъ успховъ», «котораго нельзя назвать героемъ въ высокомъ смысл этого слова». «Человкъ улицы найдетъ въ немъ вс качества и силы другихъ людей улицы». «Общество, хорошія книги, возможность быстро путешествовать, наряды, званые обды, безчисленные слуги, личное значеніе, осуществленіе своихъ замысловъ, роль благодтеля относительно окружающихъ, утонченное наслажденіе искусствомъ, картинами, музыкой, статуями, дворцами, условный почетъ, — у этого великаго человка было все, чего только могъ пожелать человкъ XIX столтія». «Наполеонъ былъ кумиромъ обыкновенныхъ людей, потому что онъ въ наивысшей степени обладалъ качествами и силой обыкновенныхъ людей». «Въ немъ нтъ никакихъ чудесъ, ничего сверхъестеетвеннаго; онъ работникъ во всхъ областяхъ, онъ работаетъ надъ чугуномъ, деревомъ, желзомъ, на земл и подъ землею, онъ архитекторъ, монетчикъ, военачальникъ, онъ во всемъ неизмнно послдователенъ и разуменъ»). «Онъ смлъ, твердъ, способенъ на самоотреченіе, способенъ стать на задній планъ, всмъ пожертвовать ради своей цли, деньгами, войскомъ, генералами; онъ никогда не обманывается, какъ обыкновенный авантюристъ, вншнимъ блескомъ своихъ великихъ дяній». Нсколькими страницами ниже Эмерсонъ набрасываетъ боле цльную характеристику, которая отчасти не похожа на вышеприведенную, отчасти противорчитъ ей.

«Въ Бонапарт необыкновенно мало благородныхъ чувствъ. Несмотря на свое исключительно высокое положеніе среди человчества въ наиболе цивилизованный вкъ и среди наиболе развитой націи въ свт, онъ не обладаетъ даже обычной честностью и правдивостью. Онъ эгоистиченъ и несправедливъ къ своимъ генераламъ, стремится господствовать надъ всмъ и приписываетъ себ чужія заслуги, начиная съ Келлермана и Бернадотта»…