Духовная жизнь Америки (пер. Коваленская)

«Онъ ужасный лгунъ. Его офиціальный органъ „Moniteur“ и вс его бюллетени наполнены свдніями, и онъ желалъ, чтобы общественное мнніе имъ врило. Хуже того. Въ своей преждевременной старости онъ, на пустынномъ остров, хладнокровно составлялъ подложные мемуары, выдумывалъ даты и числа. У него не было никакой совсти. Онъ могъ красть, клеветать, убивать, топить, отравлять, словомъ, поступать такъ, какъ того требовали его интересы. Въ немъ не было благородства, — одна лишь пошлая ненависть. Онъ былъ необыкновенно самолюбивъ, вроломенъ, обманывалъ въ картахъ; онъ былъ удивительный болтунъ; онъ вскрывалъ чужія письма и потиралъ отъ удовольствія руки, когда ему удавалось узнать какую-нибудь интимную тайну изъ жизни окружающихъ его мужчинъ и женщинъ. Онъ любилъ хвастаться тмъ, что „ему все извстно“. Онъ совался ршительно во всякія дла, изобрталъ новые фасоны дамскихъ платьевъ, подслушивалъ тайно на улицахъ крики „ура“ и восхищенные отзывы толпы; у него были грубыя манеры. Онъ держалъ себя съ женщинами съ низкой фамильярностью. У него была привычка, когда онъ находился въ хорошемъ расположеніи духа, щипать ихъ за щеки и дергать ихъ за уши; мужчинъ же онъ теребилъ за бороды и за уши»… «Неизвстно, подслушивалъ ли онъ у замочныхъ скважинъ, во всякомъ случа, онъ никогда не былъ въ этомъ уличенъ. Однимъ словомъ, когда вы сорвете съ него ореолъ блеска и могущества, то вы увидите, что имете дло даже не съ джентльменомъ».

Но «не вина Бонапарта, что люди оставили его, онъ длалъ все, что могъ, и гршилъ только тмъ, что не слдовалъ принципамъ морали».

Вотъ оно, наконецъ!

Разсматривая Эмерсона, какъ философа, не надо забывать, что онъ унитарій. Въ основаніи всхъ его мыслей лежатъ слдующіе христіанскіе принципы: человкъ, грхъ, наказаніе, Богъ. Въ критик онъ моралистъ, въ философіи — унитарій. Унитарная религія даетъ больше простору для спекулятивной философіи, чмъ выноситъ «либерально» настроенный служитель Божій; съ другой стороны, она является обороной противъ безумнаго метафизическаго радикализма. Унитарная философія вращается между знаніемъ и врой; она мудра, какъ змй; кротка, какъ голубица; то она срываетъ яблоко познанія въ земномъ Эдем, то пристально всматривается въ великаго фетиша и слдитъ за тмъ, какъ онъ отрицательно качаетъ головой.

Чего унитарная философія не можетъ основательно выяснитъ спекулятивнымъ путемъ, тому она заставляетъ врить на слово, и къ тому пункту, къ которому не могли притти всемірные позитивисты въ продолженіе тысячелтій, къ этому пункту унитарная философія вры приходить въ боле короткое мгновеніе, чмъ то, въ которое можетъ появиться мысль: къ связи и результату.

Пріятная и относительно легко достижимая философія, гавань жизни и смерти, утшеніе, покой и наслажденіе усталому человческому сердцу, спекуляція, которая сильна именно въ своей слабости, т.-е. въ возможно меньшемъ размышленіи.

Эмерсонъ унитарій. Его философія состоитъ наполовину изъ мышленія, наполовину изъ вры, — въ ней нтъ ни малйшихъ сомнній или исканій, но отъ самаго начала готовое философское ршеніе. Для него не имютъ никакого интереса наблюденія, сравненія, опытъ, гипотеза и вс индуктивные способы спекуляціи. «Философія — это Платонъ» (Собр. Fortnightly Review IX, 1883).

И этотъ человкъ, не имвшій никакой школы, никакой системы, не создавшій ни одной новой мысли, даже не принявшій ни одной новой мысли, не оставившій ни одного оригинальнаго произведенія — этотъ человкъ считается единственнымъ американскимъ философомъ! Въ энциклопедическихъ словаряхъ о немъ говорится слдующее: «Эмерсонъ, Р. В., сверо-американскій поэтъ и философъ. Произведенія Representative men».

Почему же имя Эмерсона вообще связано съ понятіемъ о мышленіи?

Во-первыхъ, потому, что онъ единственный представитель философіи въ обширной Американской стран, во-вторыхъ, потому, что онъ дйствительно обладаетъ способностями заинтересовывать публику: онъ пишетъ въ высшей степени литературно. У него счастливая способность эссеиста, и онъ съ тактомъ примняетъ ее. Онъ можетъ писать прекрасные парадоксы красивымъ и подходящимъ къ тем философскимъ языкомъ; онъ мастеръ составлять отполированныя сентенціи, заниматься мозаичной работой. Въ скучные моменты онъ вдругъ поражаетъ насъ фразой, которая разввается какъ шелковое знамя по втру; онъ заставляетъ насъ внимательно слдить за его изящными противорчіями и удивляться его смлымъ предположеніямъ; онъ не смигнувъ, заводитъ въ лабиринтъ наше логическое мышленіе.

Но онъ не мыслитель. Въ немъ слишкомъ много легкомыслія и женственности. Въ одной стать Эмерсонъ самъ признается въ этомъ, говоря: «мн доставляетъ удовольствіе говорить то, что я думаю. Но если меня кто-нибудь спроситъ, почему я ршаюсь такъ говорить, или почему я вообще такъ говорю, то я почувствую себя самымъ безпомощнымъ смертнымъ».

Для философіи, относительную оригинальность которой Эмерсонъ такъ сильно оттняетъ, тамъ слишкомъ мало доказательствъ и основаній.

Что же представляетъ собою Эмерсоновская философія?